Доклад Екатерины Дмитриевны Шеко, заведующей кафедрой иконописи ФЦХ ПСТГУ, члена Экспертного Совета Русской Церкви по церковному искусству, архитектуре и реставрации, на конференции «Христианский образ и сакральное пространство» (апрель 2019 г.).
Изучение западной церковной архитектуры или религиозной живописи без учета современной вероучительной доктрины Католической Церкви является поверхностным, не дает полноты понимания и, более того, неизбежно ведет к соблазнительным попыткам усвоения ярких «достижений» искусства модернизированной церкви.
Наше искусствоведческое сообщество в силу объективных причин практически не говорит о сакральной традиции католического богослужения. Эта традиция удивительным образом была трансформирована всего лишь за один XX век. В начале XX века мы могли видеть любовь к цитированию и воспроизводству исторических стилей, так как традиционная романская или готическая стилистика была близка сердцу католиков начала XX века. Во Франции революция, произошедшая на 100 лет раньше, чем наша, привела к колоссальным разрушениям церковных зданий и вообще церковной традиции, не говоря уже про страшный террор против духовенства, который проводился на рубеже XVIII и XIX вв., так как католическое духовенство конца XVIII в. активно сопротивлялось революции, за что жестоко пострадало.
Также у нас не обсуждается сама традиция специфически католического сакрального искусства. Это связано с тем, что во 2-й половине XIX века католическая ментальность пережила подлинное возрождение, которое было связано с литургическим возрождением, переживавшем тогда свой «романтический» период. Во Франции, как и в Европе в целом, возрождение религиозной жизни во второй половине XIX в. после угара революционного богоборчества шло по пути возобновления прерванных средневековых традиций. Поэтому в архитектуре церковных построек этого времени так много буквальных «цитат» — повторений стилистики готических и романских памятников архитектуры и скульптуры. Все средневековое было чрезвычайно популярно, было востребовано, поэтому возрождалась и стилистика. Это не было буквальное копирование или «цитирование» каких-то образцов, это было воспроизведение на таком же уровне качества. Были плотники, были ремесленники и по камню, и по дереву, таким образом, вся мебель, вся архитектурная декорация, мелкое декоративно-прикладное искусство и ткани – все воспроизводилось легко и на очень высоком уровне. И к началу XX в. во Франции было построено довольно значительное число храмов. Они возрождали стилистическую традицию, которая сначала называлась «неороманика», «неоготика», потом уже с более уничижительным подтекстом в научной литературе как «псевдороманика» и «псевдоготика».
Однако сегодня, в начале ХХI века, когда многие хранители традиций, еще как-то сопротивлявшиеся модернизации, ушли в мир иной, облик Католической церкви по лекалам глобализма стал универсально современным: многие церкви, построенные в неоготическом и неороманском стиле, объявляются аварийными и сносятся, а на смену им приходят «современные» бетонные постройки. Почему так происходит? Потому что всякое копирование и «цитирование» официально, на государственном уровне, объявлено нелегитимным. Эти храмы, достаточно новые, им не более 100 лет, и поэтому они не ремонтировались и не поддерживались, и так как в силу обстоятельств дехристианизация западного общества привела к тому, что небольшие сельские поселения опустели и редко у каких храмов есть свои приходы. Фактически из, условно, десяти приходов только в одном община в состоянии поддерживать свой храм на хорошем уровне и обеспечить качественный капитальный ремонт. В силу сложившейся ситуации в эти храмы приходят государственные уполномоченные, которые где-то обнаруживают протечки и трещины, объявляют храм аварийным, и под этим предлогом государством выносится постановление, что либо приход собирает несколько миллионов евро и выставляется счет в зависимости от необходимых работ, либо государство за свой счет разбирает существующее здание, а приходу предоставляется новое здание, соответствующее численности прихода и его финансовым возможностям. Таким образом, вместо исторического, любимого, ухоженного и традиционного храма, который, конечно, не древний, но все-таки был «лицом» этой местности, приход получает маленькую по размеру постройку, легкую в возведении и эксплуатации.
Что представляют из себя эти новые храмы? Это некая палатка, которая может быть перепрофилирована под любую конфессию и под любое светское использование: это может быть и торговым павильоном, и молодежным клубом и т.д. Единственным идентифицирующим его конфессиональную принадлежность артефактом является крест из сваренных металлических прутьев.
Интерьер этого храма представляет собой комнату, зал для собраний. Опять же в нем нет никаких артефактов, кроме маленького крестика на кафедре, которая может быть использована как престол, потому что в современной католической традиции, после II Ватиканского собора, престол становится сакральным объектом только во время совершения мессы. Если месса не совершается, престол может быть использован как угодно — как кафедра, как стол, как просто мебель.
И если задуматься серьезно, что это за объект, то он имеет совершенно определенный протограф: вертикаль окна, черный потолок, справа хаотично расположены оконца. Европеец сразу узнает сакральный объект современного модернизма – это капелла, построенная архитектором Ле Корбюзье в Роншане. Если внимательно проследить логику появления «современной» архитектурной формы европейских католических храмов, то становится очевидно, что эта архитектура также является «неостилем», повторяя известные идеи, выдвинутые пионером модернизации архитектуры ХХ века Ле Корбюзье, предвосхитившего решения II Ватиканского собора католической церкви.
В начале 80-х гг. в архитектурной среде стиль часовни Корбюзье был безумно популярным и очень авторитетным образцом для создания сельского клуба. И студенты изощрялись в цитировании и приспособлении этих форм для нужд сельской местности. И, конечно, в 50-е гг. никому из католиков верующих и практикующих было непонятно, почему и зачем зданию придана именно такая форма? И, как всякий объект модернизма, эта форма имела свой дискурс.
Современная модернистская линия искусства, артефакты которой могут быть представлены в виде деревяшки или какой-то непонятной инсталляции, без дискурса не работают. Для того, чтобы убедить зрителя, что это прекрасно, современно, важно именно сейчас, для этого нужна продуманная концептуальная подоснова. И Ле Корбюзье ее заготовил в виде эскизной зарисовки, объясняя, что он имел в виду и корабль, и голубя, и сложенные в молении руки, и даже шляпу аббата. Но все равно это не считывалось.
Наиболее эффектна у храма южная сторона, которая ради создания эффекта глубины и направленного луча света прорезана хаотично расположенными небольшими амбразурами в толще огромной стены. Это очень эффектно, потому что зал пустой, в нем нет никакого декоративного элемента, кроме этих амбразур с цветными стеклами. Если внимательно посмотреть на план, то видно, что здесь произошел слом традиционной формы церковного здания. В предыдущем докладе мы увидели, что у базилик есть несколько основных форм: или прямоугольная базиликальная конструкция (3 или 5 нефов), или круглая ротондальная форма (она же может быть в виде триконха или 4-хлепестковой формы), или форма креста. Здесь можно видеть форму, вывернутую наизнанку. На плане есть полукружие, и по логике церковного католического зодчества это должна быть апсида. Однако алтарь расположен на вогнутой стене, здесь полукружие апсиду не содержит. И если мы посмотрим на вогнутый алтарь, то это просто некий каземат депрессивного вида. Открытый фактурный бетон, и нет ничего утешительного и смягчающего это впечатление. Формальное подобие креста скорее похоже на вешалку, чем на реальный символ нашего спасения.
Единственным живописно-декоративным украшением капеллы Ле Корбюзье является роспись порталов. Она содержит примитивные символические рисунки: пирамиду, пятиконечную звезду, змеевидный лабиринт, – но нет ни одного символа, характерного для христианской традиции. Эта капелла была построена не в городском пространстве, не в угоду современному архитектурному окружению. Нет, она построена далеко в лесу. Причем ради того, чтобы этот культовый объект был ничем не затенен, помещения для паломников, обслуживающего персонала, монашествующих расположены под горой, их вообще не видно, так что ничто не мешает восприятию этого сакрального для модернистов объекта.
Вот то, что нам предлагает абсолютно авторитетный архитектор Ле Корбюзье — состоявшаяся знаменитость в 50-х годах ХХ века. Необходимости или желания работать для Католической Церкви он не имел, поскольку был агностиком. Его привлек к участию в работе на Церковь
Мари-Алан Кутюрье, монах-доминиканец, при этом еще художник-модернист и издатель альманаха «L’art sacré». Мари-Алан Кутюрье еще до создания капеллы Роншан уже прославился скандалом вокруг постройки церкви на плато d’Assy, когда пытался создать то, что еще в Церкви не встречалось. Архитектура в том случае была все еще традиционной (трехнефная базилика), но к ее декоративному убранству: витражам, гобеленам, настенным панно – приложили руки все известные во Франции художники-авангардисты: Пьер Боннар, Ф.Леже, Марк Шагалл, Жорж Руо, А. Матисс, Жорж Брак и др. Эти работы велись во время II Мировой войны втайне от клерикального сообщества. Здесь были опробованы все возможности десакрализации визуального ряда под видом «актуальности и понятности современникам». Кутюрье в церкви на плато d’Assy создал замечательный витраж, в котором он впервые использовал инструмент десакрализации, некоего уродства. Он считал, что раз в Библии описано, что Христос был уничижен, то «мы это так и покажем», не будем это облагораживать, покажем всю полноту уничижения. Тем самым он, можно сказать, принял
участие в тех же действиях по бичеванию и уничижению Христа, которые описаны в Библии. Кутюрье также объявил, что лучше «обращаться в сфере искусства к гениям без веры, чем к верующим без таланта», и пригласил Корбюзье. Фотография Корбюзье в мастерской реальная, не коллаж. На ней даже виден мольберт, а в глубине — пол. Живопись, которой он увлекался, настолько ломает плоскость и настолько путает глаз, что трудно понять, где здесь глубина и насколько далеко от нас тот или иной объект находятся.
На другой фотографии не кадр из фильма, а Корбюзье в процессе работы над капеллой в Роншане снят с натуры с недоумевающими священниками, которым он долго и упорно объясняет свое решение. Архитектор Ле Корбюзье был первопроходцем не только в церковной архитектуре, но и в градостроительстве и дизайне жилой среды. Это архитектор, который сделал проект «Лучезарный город» для Парижа. В отличие от его живописи, которая вся состоит из сложных форм и ломает пространство, вся архитектура Корбюзье параллельно-перпендикулярна. Капелла в Роншане на редкость сложный по форме объект. Вся остальная архитектура, сделанная для человека, у него состоит из параллельных и перпендикулярных линий. Проект «Лучезарного города», от которого отказался Париж в 1922 г., был реализован у нас в Москве на проспекте Калинина в 70-е гг. Никого это тогда не удивило, хотя сейчас считается, что это уродство и что город безнадежно испорчен этим проспектом.
Еще один «подарок» Корбюзье человечеству – это жилой дом, который был им спроектирован как «машина для жилья». Все высоты там были просчитаны в их минимальных измерениях, т.е. те «хрущевки», от которых мы сейчас отказываемся, которые мы считаем устаревшими, которые идут «под снос», — все они были придуманы и разработаны на основе системы Корбюзье во Франции. Н. С. Хрущев привез готовую технологическую линию по изготовлению панелей для массового строительства. Панельными домами такого типа была застроена не только Москва и многие города России, но и пригороды Парижа и других промышленных городов Франции.
В комплексах этих монотонно-однообразных жилых кварталов во Франции предполагалась постройка таких же безликих церковных зданий, которые, согласно идеям Корбюзье и Кутюрье, должны «соответствовать облику новой архитектуры города». Пример, «вписавшийся» в современный жилой квартал, — церковь св. апостола Иоанна в Лионе (1964??? г.). Здание из необлицованного бетона не имеет никаких традиционных признаков католической архитектуры. Не удивительно, что, несмотря на функциональные удобства использования (это полноценный приходской центр с трапезными и учебными классами, а также с квартирами для клириков), этот храм не собрал полноценного прихода и был продан в начале 2000-х общине сирийских беженцев-маронитов. Иными словами, церковь была построена для прихода, но католикам-европейцам такой приходской дом не нужен, несмотря на все его формальные удобства. И только сирийские беженцы, община маронитов, выкупившая этот сакральный объект у города за небольшую сумму, смогла его как-то обжить, навешали тряпочек, какие-то иконы принесли и как-то существуют. Но у них нет другого выхода, и они обживают это пространство.
Еще один прямой ученик Корбюзье, архитектор Клод Паран, спроектировал в русле, букве и духе Корбюзье (это не повторение, но Корбюзье инициировал целую плеяду построек, которые, возможно, и не были копиями, но в этих постройках очень много прямых цитат, т.е. тоже копирование и цитирование) церковь св. Бернадетты в Невере. Хотя это был совершенно новый жилой район, местное население тут же назвало «бункером», потому что это опять же мрак с открыто-бетонной фактурой. А внутри ощущение, что находишься в канализационном люке. Это здание недолго было церковью: его вскоре продали под молодежный клуб и неизвестно, функционирует ли он сейчас.
Еще один пример – престол в Соборе Парижской Богоматери. На нем изображены сбитые, смятые четыре фигуры, которые не персонифицируются, и сложно определить, апостолы это или нет. Именно этот престол оказался разрушен в результате пожара, т.к. на II Ватиканском соборе было решено вынести престол на средокрестие храма и именно оно пострадало от пожара. Традиционный католический престол, установленный в 19 веке, сохранился, так как под него выделена особая алтарная апсида и он находится в глубине. Можно рассматривать это как знак свыше.
Следующий этап – 1980-е гг. В Европе был создан особый «государственный клир», государственные инспекторы и советники по творчеству, которые до сих пор направляют любой креатив, в т.ч. церковный. В Европе, во Франции в частности, официальная статистика населения насчитывает всего 4 % практикующих христиан-католиков. Тем не менее, за любым креативом в Церкви надзирает государственный инспектор. И это не случайный человек: на эту должность проводится конкурсный отбор, и случайный человек, просто любящий традиции, туда попасть не может. Эти структуры особенно интересуются заказами на сакральное искусство Церкви, потому что искусство, попадающее в Церковь, более, чем какое-либо другое, позволяет наделить особыми правами то произведение, которое туда попадет. Таким образом, произведение должно быть проверено, процензурировано этими самыми инспекторами, потому что (особенно это касается храмов из числа охраняемых памятников наследия) «любой арт-объект принимает на себя ауру и особую значимость этого священного места». Приведенная цитата из книги французской исследовательницы (де Керо?), которая изучает, каким образом модернизм проникает в церковную ограду, в места, которые являются объектами традиционного поклонения для католиков.
Итак, все современное сакральное искусство оказалось под контролем государственных инспекторов по творчеству. И это политика, но не Церкви, потому что Церковь традиционно вне политики. Но чем более она отрекается от участия в спорах, тем более она оказывается манипулируемой и подверженной натиску политики и глобализации. Идея глобализации заключается в том, чтобы нивелировать все конфессиональные, национальные, личностные особенности человека как индивидуума. И поэтому целью глобализации является объединение всех конфессиональных принципов в одну очень простую, примитивную, упрощенную схему.
Посмотрите на церковь в Париже, Нотр-Дам де ла Шальянс, построенную в конце 80-х гг. Это церковь в клетке: она под контролем и вырваться не может. Церковь расположена в квартале, в среде современной архитектуры. Единственным украшением ее интерьера являются витражи, потому что витражное производство для Франции – это что-то природное, они до сих пор не отказываются от витражей в церкви. Но этот витраж очень странный: формально он обозначен, как Воскресение, но больше напоминает изгнание из-за очень странных фигур. И если бы все эти явления и процессы были только во Франции и не касалось никаким образом нас, то, возможно, и не стоило бы это обсуждать. Но поскольку это давно и достаточно активно приближается к нам, то стоит иметь в виду, что эти образцы — сакральные для модернистов. Нам следует это знать, что это такое и откуда.
Еще один пример – церковь в Польше, в Хайнувке, явно инспирированная капеллой Роншан. Особенно это видно по фасаду и колокольне. Интерьер попытался совместить церковную традицию (иконостас, фрески) и модернизм. Это породило совершенно уродливый иконостас: иконы там не видны — какие-то порталы и обилие рюшечек. И это не нравится никому – ни любителям традиций, ни модернистам.
Есть пример и более удачного совмещения — храм Константинопольского Патриархата в Шамбези. Но тут все культурно, иконография соблюдена, все просто и лаконично. Правда, иконостас напоминает ширму, которая в любой момент может быть собрана и сложена. Фасады в лучших традициях архитектуры Корбюзье — это узнаваемо. Причем он построен недалеко от Женевы на полгоры, но храм не виден и не «мешает» швейцарцам-гугенотам жить своей жизнью. Храм не пытается внешне заявлять о своем православии, хотя здесь проходили все собрания православного духовенства, вся подготовка к Собору 2016 года, и наша делегация там неоднократно присутствовала. Обратите внимание на фрески этого храма – особенно на дальней стене, в правом углу – это как бы Воскресение Христово. Хотя оно несколько странное: эти маловразумительные отрезанные головы, и вообще эта иконография похожа на карикатуру. Про это изображение нельзя сказать, что оно вероучительное, что оно может разъяснять текст Евангелия. Скорее, здесь будут возникать вопросы, потому что сюжет Воскресения здесь просматривается с большим трудом.
Хочу обратить внимание, что статистика посещаемости модернизированных католических храмов неутешительна. «Актуализация» облика храма не приводит к росту его посещаемости верующими католиками. Поэтому эти постройки чаще используются для различных массовых мероприятий, акций и концертов, чем собственно для богослужений. Пример Католической Церкви мог бы быть для нас, православных христиан, хорошим уроком. Заигрывание с миром, в надежде привлечь кого-либо в Церковь, дает обратный результат. Модернизированные храмы не только не привлекают, но в значительной степени теряют верующих, тех, кто уже не находит в Церкви общения с Богом.
Сам мир дает нам урок, отказываясь сегодня от устаревшего наследия Ле Корбюзье. В России программа реновации предлагает более комфортное и просторное жилье вместо тесных бараков хрущевских пятиэтажек. Светская архитектура преодолела негативный опыт, сочтя его неприемлемым для жизни.
Это поучительный пример и для Православной Церкви: формальная погоня за «модернизацией» и «европеизацией» в церковном строительстве приводит только к повторению ошибок католической сакральной архитектуры. А незнание этого опыта не освобождает наших архитекторов от ответственности.
Хочу обратить внимание, что идея, что Церковь не запрещает человеческим искусствам и дисциплинам культуры пользоваться в ее сфере их собственными принципами и методами, что, признавая справедливую свободу художника, она утверждает законную автономию человеческой культуры – это все Конституция II Ватиканского собора. Мы только что рассмотрели печальные итоги ее реализации.
Православная Церковь этих документов не подписывала, что «не запрещаем», что «признаем новые формы в искусстве», — такого официального решения в Православии пока нет. И надо заметить, что со времен II Ватиканского собора интерес у католиков к искусству значительно снизился. Гораздо большую остроту приобрели вопросы демонтажа традиционной литургии. Из этого можно сделать вывод, что целью «модернизма» и поиска новых форм было не искусство, так как это форма, средство, дополнение. Главный удар был направлен на демонтаж традиционной литургии. И предпочтительным стал отказ от использования ремесла художников, специально обученных и знающих традицию. И именно эта линия прослеживается в нападках на нас, традиционалистов, со стороны молодежного модернистского направления. И эта линия в Католичестве лишила возможности обучения людей церковным искусствам, что особенно важно для художников, для музыкантов. Ведь сейчас там, в больших соборах, к примеру, в Нотр-Дам-де-Пари, поют на самый примитивный мотив хором, без голосоведения, почти без мелодии. Главное, что это ничего не прибавляет в молитвенном отношении.
В заключение, хочу сказать, что если Русская Православная церковь хочет обрести и сохранить свою политическую субъектность, и что важно, как самостоятельную цивилизацию, то необходимо твердо держаться собственных корней. Их можно развивать, но прежде их нужно изучать. И не нужно пытаться прогнуться под изменяющийся мир. Спасибо.
Екатерина Шеко
