О физиках и лириках, о методе философии и задачах основного богословия беседуем с одним из хранителей традиций нашего университета – кандидатом богословия, доцентом кафедры философии и религиоведения богословского факультета Виктором Петровичем Легой.

– Когда и как Вы начали работать в нашем университете?

– От своих друзей – отца Максима Козлова и Алексея Ивановича Сидорова – я услышал, что планируется создание православного учебного заведения. Я почувствовал сердцем, умом, душой, что это мое место. Сейчас уже не помню всех деталей, но помню встречу с Ириной Владимировной Щелкачевой [1]. Она поговорила со мной, потом устроила короткую встречу с отцом Владимиром Воробьевым. Мы поговорили с ректором минут пять, отец Владимир задал мне несколько вопросов – и вот я и поныне здесь.

– Уместно спросить: Вы к этому времени уже были верующим человеком?

– Конечно.

– Когда и как Вы пришли к вере?

– Когда – не могу сказать, это был долгий, сложный интеллектуальный процесс размышлений и поиска истины. На старших курсах Физтеха [2] пришло понимание, что физика – это замечательная наука, но она объясняет далеко не все. Я бы даже не сказал, что у меня появились какие-то серьезные философские идеи, не буду себе приписывать. Просто юношеское понимание того, что есть любовь, есть дружба, есть поэзия (которая тогда мне вдруг очень понравилась), есть какая-то ответственность, то есть обычные человеческие этические нормы – вдруг они для меня стали выходить на первый план. Очевидно, что эти нормы не выводятся ни из уравнений Ньютона, ни из уравнений Шрёдингера. После Физтеха поступил на философский факультет МГУ – в поисках истины и в уверенности, что именно философия даст мне ответы на вопросы о себе, о том, что такое дружба, любовь, ответственность, свобода, красота.

– Как кажется, такой интерес к истокам этики и эстетики рождается под влиянием каких-то значимых встреч. В Вашей жизни были такие особенные встречи?

– На Физтехе, слава Богу, всегда была хорошая, сильная кафедра философии. И на меня произвели сильное впечатление беседы с некоторыми преподавателями кафедры, которые, как потом оказалось, были верующими людьми. Когда я учился на старших курсах Физтеха, друзья-преподаватели познакомили меня с Сергеем Михайловичем Половинкиным. Это знаменитый русский православный философ, он недавно скончался. Он преподавал у нас на Физтехе. Он пригласил меня к себе домой, предложил взять любую книгу из своей шикарной домашней библиотеки, в которой было множество дореволюционных изданий. Я выбрал «Оправдание добра» В. С. Соловьева. Помню, что она произвела на меня огромное впечатление. Я увидел, что философия – это не то, что нам давали на занятиях по марксистско-ленинской философии, а серьезная дисциплина, отвечающая на самые важные вопросы. Я тогда неожиданно открыл для себя совершенно другой мир – через эти книги, через беседы с Сергеем Михайловичем.

– Ваш приход к вере произошел во время учебы уже на философском факультете?

– Да, тогда я вдруг стал понимать, что философия тоже не отвечает на мои вопросы. Как ни парадоксально, наиболее ярким толчком был курс, который назывался «История и теория атеизма и свободомыслия». Годовой курс, на который я ходил полностью и во время которого я боялся пропустить хотя бы одну лекцию. У меня уже тогда были мысли: «Может, Бог есть?», поэтому было опасение, что могу пропустить лекцию, на которой прозвучит самый главный аргумент против бытия Божия, опасался, что останусь в неведении и буду глупым мракобесом. Поэтому я посетил все лекции. Я даже помню, что, выходя с последней лекции этого курса, я про себя, мысленно обращаясь к преподавателю, сказал: «Огромное спасибо! Теперь я точно знаю, что Бог есть. Все Ваши аргументы не стоят выеденного яйца – все это софистика и болтовня».

К вере я пришел чисто интеллектуальным путем. Читал книги, пытался разобраться в буддизме, в веданте, в католицизме, читал схоластику. В индийских религиях мне нравилась мистика, но там нет рассудка, в католической философии нравился рассудок, но там нет мистики. И тут подумал: «Ба! Православие! В нем есть и мистика, и рассудок. Я выбрал именно Православие, потому что оно мне понравилось этим сочетанием. Поскольку я всегда был человеком ответственным за свои слова, за выбором веры естественно встал вопрос о необходимости креститься. Для меня крещение стало не только актом веры, но и актом ответственности. Это как с браком – если женился, разводиться нельзя.

– В середине 1980-х не так легко было сориентироваться, где креститься, в какой храм пойти. В Вашем случае как устроилось крещение?

Честно говоря, даже не помню, в каком году я крестился, потому что крещение было тайным, на квартире. Справки о крещении никто в советские годы, разумеется, не выдавал. Примерно это было в середине 1980-х годов – 1985 или 1986 год.

– У меня были друзья – не то чтобы верующие, но сочувствующие вере, которым я сказал, что хотел бы креститься, но, поскольку я работаю в Академии наук, боюсь идти в храм – мало ли, чем это закончится. Они сказали, что есть хороший священник, который готов крестить на квартире. Так священник Георгий Эдельштейн крестил меня. Потом он венчал нас с женой в своем храме в Вологодской области, мы и после этого поддерживали с ним отношения.

– Когда в начале 1990-х годов Вы пришли в ПСТГУ (тогда ПСТБИ) как преподаватель, у Вас уже было представление о том, как надо преподавать философию?

– Да, конечно. Если бы у меня представления не было, я бы не набрался наглости преподавать.

Когда я еще работал в издательстве «Наука» Академии наук, в философской редакции, меня в конце 1980-х годов пригласили в одну хорошую школу с прогрессивным директором, преподавать курс философии и курс истории религии. Это был мой первый педагогический опыт. Поскольку это был курс для школьников, понятно, что я должен был преподавать ясно и интересно. Честно говоря, результат моих лекций превзошел собственные ожидания, потому что кое-кто после этих лекций крестился, а одна татарка перешла в Православие. Мы с этими школьниками впоследствии поддерживали отношения, с некоторыми я в контакте до сих пор. Среди тех моих учеников – племянник протоиерея Димитрия Смирнова. Кое-кого из этих школьников я потом встречал, когда уже работал в нашем институте и читал лекции в гуманитарном корпусе МГУ. Я встречал их как студентов МГУ, спрашивал, как им преподают философию. В ответ слышал: «Тут все так примитивно, у Вас было гораздо полнее и сложнее, мы сейчас по Вашим лекциям, по Вашим урокам сдаем здесь экзамены на отлично».

Я понял, как надо преподавать философию еще будучи студентом философского факультета, где-то на курсе третьем–четвертом. Это был синтез того, чему меня учили мои замечательные педагоги на философском факультете, и того, чему меня учили замечательные педагоги на Физтехе. Я вдруг понял (особенно после изучения философии Спинозы, который изложил философию как геометрию Евклида), что философия – это не доксография, это не набор мнений. Это такая же строжайшая мысль, как в математике. И тогда я понял, что я должен изложить философию каждого мыслителя как систему, которую тот выстраивал для решения своих самых важных вопросов, изложить все в таком же порядке, как она представлена самим философом, чтобы студенты поняли главное, что философия – это не скучное изложение никому не нужных проблем, а увлекательное путешествие в мир поиска истины, добра, веры в Бога и т. п. Это те проблемы, которые волнуют человека настолько, что он может даже отдать за это жизнь – как Сократ.

Философия ставит важнейшие вопросы. Я ведь и сам пришел к философии именно потому, что я ставил важнейшие вопросы и понял, что счастье, любовь, дружба гораздо важнее, чем уравнение Шредингера. Когда же я понял, что в философии главное – это метод, что здесь тоже все доказывается, все выводится, это не пустая болтовня, а серьезная наука, это я и применил в школе. Конечно, не всех удалось заинтересовать – половина класса занималась своими делами, но половина внимательно слушала.

– Получается, Вы нашли тогда какой-то свой метод преподавания.

– Да, можно так сказать. У меня и сейчас тот же самый метод, я его абсолютно не меняю, только содержание лекций дополняю новыми знаниями, новыми находками.

– На Ваших глазах шло становление нашего университета. Как человек, склонный к системному походу, можете выделить какие-то периоды в становлении ПСТГУ?

– Первый период я бы назвал «романтическим». Помню, как мы тогда собирались – отец Владимир Воробьев, отец Валентин Асмус, отец Максим Козлов, тогда еще не священник Александр Владимирович Щелкачев, Алексей Иванович Сидоров, Василий Георгиевич Моров и другие – на втором этаже в здании на Новокузнецкой, сидели и рассуждали, как построить систему образования, какие предметы преподавать, как «раскидать» дисциплины по курсам. Вспоминаю с грустью это свободное и творческое время – никаких ФГОСов, никаких министерских требований, и при этом сотни студентов – сотни, не преувеличиваю. Помню, как я приходил на лекции – в Первой Градской больнице, в гуманитарном корпусе МГУ, – а там сидят сотни две студентов. При этом многие – это взрослые, даже пожилые люди, и тут у кафедры я, сорокалетний мальчишка… Ужас, коленки дрожат, думаю, как я им буду что-то преподавать…

Второй период я бы назвал «формированием», хотя он во многом оставался романтическим. В это время у университета появляется какая-то структура. Этот этап – это попытки ввести учебный процесс в установленные и министерством образования, и церковным начальством официальные рамки. Отец Владимир всех нас призывал заниматься научной деятельностью, писать диссертации и в то же время – заниматься методической работой, писать программы. Я помню, как Ирина Владимировна Щелкачева подряд года три, наверное, говорила: «Вот, только у Виктора Петровича, у единственного есть программа!» Честно говоря, я написал ее еще в самом начале преподавания, потому что – как можно преподавать без программы? Но было немало преподавателей, продолжавших жить в романтической атмосфере первого этапа – без программ, без оформления курсов.

Третий период становления университета – это когда появляются другие факультеты, появляются разные кафедры, на этом этапе в нашей жизни появляется большая организованность. Естественно, я об этом рассуждаю со своей точки зрения: я не входил в руководство вузом, просто долгие годы – с момента, когда возникают разные кафедры – был заведующим кафедрой философии. Кафедры появились не сразу, не в первые годы существования института. В первые годы это было просто преподавание. На кафедре философии мы были вначале вчетвером – я, Л. И. Василенко, В. Г. Моров, Е. Н. Аникеева. Сначала я с Василенко, потом Моров, потом Аникеева подошли. По сути, это была не кафедра, а отдельный дружеский коллектив.

– Тяжело было с нуля создавать новые курсы?

– Конечно, тяжело. Речь шла не просто о новых курсах. Мне нужно было создать курс, которого не было – курс чтения философии в православном вузе. Я понимал, что курс философии должен помочь понять православное богословие, но как это реализовать, когда ни одной книги нет. Позже я прочитал книги, которые на Западе были написаны католиками и протестантами, прочитал и понял, что и тогда они мне не смогли бы помочь. Это просто изложение истории философии, причем зачастую написанное совершенно непонятным для студента языком. Но, для того чтобы отвечать на богословские вопросы при помощи философии, нужно знать православное богословие, поэтому я параллельно получал богословское образование в ПСТБИ и читал богословские книги, чтобы ересь какую-нибудь не внести.

С другой стороны, нужно было каждый раз, готовясь к лекции, пытаться создать ту самую стройную систему. В 1990-х у меня было четыре маленьких ребенка, мы все жили в одной комнате в коммунальной квартире без лифта и горячей воды. Я это замечательное время, как сейчас, помню: привели детей с прогулки, помог жене их помыть, уложили детей спать, сижу на кухне, соседка борщ варит, а я пытаюсь думать: «Как это все сложить воедино, где тут система? Вот это – учение о бытии, это – учение о сознании, это – учение о государстве. Должна быть система, а тут ее нет…». Сидишь и, как разбитую чашку, пытаешься всю эту разрозненность склеить, сложить… Мучаешься и вдруг – оп, получилось, готов к завтрашней лекции!

– Как бы Вы охарактеризовали суть метода, который Вы сейчас используете при преподавании философии?

– Я бы выделил два главных положения. Первое положение – философия должна помочь лучше понять христианство, это цель ее изучения в духовном учебном заведении. А второе – философия должна научить нас думать. Причина и следствие здесь совпадают: с одной стороны, философия учит нас думать, а с другой стороны, философию можно изучать, только если ты умеешь думать, умеешь доказывать, умеешь выводить одно положение из другого. Ты должен постоянно задавать вопрос «Почему?» Не просто знать: Платон – это идеи, Аристотель – это формы, Спиноза – субстанция, а почему это так – почему одно вытекает из другого, почему Платон уверен, что есть идеи? Как он их открывает? Почему Аристотелю идеи не нравятся? Как он их опровергает?..

– Вы, наверное, сталкивались с вопросом «Зачем нам, богословам, философия?».

– Да, в первые годы работы в ПСТГУ постоянно это слышал. Сейчас, к сожалению, этот вопрос редко задают.

– Почему «к сожалению»?

– Потому что сейчас этот вопрос многих студентов уже не волнует. Они пришли получить образование и берут, что дают. Студенты 1990-х пытались понять содержание богословского образования, место различных дисциплин в нем и тем самым участвовали в его формировании, в наполнении содержания дисциплин. Я как сейчас помню одну из своих первых лекций в 1992 или 1993 году: прихожу, там сидят двести студентов – причем некоторые на полу сидят, некоторые стоят у стен, потому что мест не хватает – и я им говорю, что мы будем изучать философию. И тут слышу с задних рядов голос: «Виктор Петрович, мы сюда пришли истину изучать. Христос есть Истина. А Вы нам собираетесь давать кучу разных ошибочных учений. Зачем нам это?»

– Вы были готовы к таким вопросам?

– Нет, это для меня было как ушат холодной воды. Я шел на лекцию, думая, что я самый счастливый человек, потому что если бы я преподавал марксистско-ленинскую философию в каком-нибудь светском вузе, это было бы мучение и для меня, и для студентов – я вынужден был бы врать, а студенты, которым это все даром не нужно, слушали бы меня сквозь сон и раздражение, потому что им какую-то туфту говорят. А тут на первую лекцию в ПСТБИ я шел с таким романтическим настроем, что иду преподавать философию людям, которым она нужна. И что слышу почти с порога: «А зачем нам эти все эти ошибочные учения?» Я был уверен, что только физики могут так сказать, а, оказывается, и богословы так же думают, только с другой стороны. Физики считают, что все измеряемо и вычисляемо – вот путь к истине, поэтому философия не нужна, а богословы говорят, что есть истинный учебник веры – это Священное Писание, поэтому ошибочные фантазии философов им тоже не нужны.

– А зачем все-таки богословам философия?

– Знаете, я давал на этот вопрос, который повторялся долго, из года в год, разные ответы. Я пытался убедить студентов в полезности философского знания, но в конце концов понял, что самый убедительный ответ один: «План преподавания утвержден Ученым Советом и отцом ректором, этот учебный план подписал Святейший Патриарх, так что все вопросы – к Святейшему Патриарху. Я согласен с программой обучения, утвержденной Патриархом и Ученым советом. Если Вас действительно интересуют аргументы о пользе философии, я могу вам о них рассказать, но пока аргумент один – послушание священноначалию». Это всегда действовало.

– Со временем богословы начинали понимать, для чего им нужна философия?

– Да, понимали и даже более того – некоторые продолжали изучение философии после получения богословского образования. Часть студентов ПСТГУ, которые у меня учились, впоследствии стали кандидатами, а некоторые и докторами философских наук. На нашей кафедре философии есть несколько кандидатов и докторов, моих бывших студентов, которые говорят, что я им привил любовь к философии.

– Как Вы относитесь к спору физиков и лириков?

– Вообще-то я считаю, что спор физиков и лириков надуман. Эта идея появляется где-то в 1960-е годы. Так часто бывает, что вопрос становится более понятным, когда он поставлен остро, например, что важнее – поэзия, любовь или уравнения и строгая логика? Для себя я понял, что это части единого целого: хороший лирик должен быть хорошим физиком, а хороший физик должен быть хорошим лириком – без чувства красоты ученым не станешь.

– Вы преподаете философию и физикам, и богословам. Кто лучше воспринимает Ваш предмет?

– На Физтехе всегда была хорошая кафедра философии и преподавание философии там всегда было построено более правильно, чем в других вузах. Очень важно, что философию на Физтехе начинают изучать не на втором курсе, как в других вузах, а на четвертом курсе. На первых курсах бессмысленно изучать философию – студенты прочитают учебник, ничего не поймут и забудут. Во-первых, они слишком заняты своими основными предметами, они не привыкли учиться с такой нагрузкой. На философию просто не остается времени. Во-вторых, они еще молоды, а философия требует большей зрелости, взрослости. А на четвертом курсе студент уже сдал самые сложные предметы, он повзрослел, он более готов к философии и у него есть время осмыслить это. Я ведь философией занимался тоже не на первом курсе, когда учился на Физтехе. Сейчас   философия на Физтехе изучается с четвертого курса, и курс длится три семестра. В ПСТГУ, кстати, тоже он длится три семестра, поэтому у меня программа в ПСТГУ и на Физтехе практически одинаковая. Но, в целом, я вынужден сказать, что на Физтехе понимают философию несколько лучше, чем в ПСТГУ. Конечно, и на Физтехе очень многие, пожалуй. даже большинство относятся к философии равнодушно, и в ПСТГУ есть способные и интересующиеся философией студенты.

– Почему?

– Еще Платон сказал: «Не геометр да не войдет». Он считал, что философию может изучать только тот, кто знает математику. М. В. Ломоносов в свое время сказал: «Математика хороша хотя бы уже тем, что ум в порядок приводит». Думаю, что я достиг какого-то понимания философии благодаря первому образованию – благодаря знанию математики. На Физтехе к четвертому курсу студенты умеют доказывать теоремы, понимают, как одно выводится из другого. Они еще не умеют этого делать чисто умозрительно, когда у них нет перед глазами формулы, но когда я им даю понимание того, как это нужно делать, они быстро схватывают. Богословам не хватает той организации ума, которую дает математика.

– Получается, что гуманитарное образование страдает от отсутствия естественнонаучных дисциплин.

– Безусловно. Иногда меня студенты спрашивали: «Почему мы не изучаем логику?» Я на это отвечал, что большую пользу им принесла бы не логика, а повторение простого школьного курса геометрии или же курс аналитической геометрии, или высшей математики. Простой пример: если Вы хотите быстро бегать, что Вы будете делать – читать книжки о технике бега или выходить на стадион и тренироваться? Конечно, если человек хочет стать чемпионом, без книжек не обойтись – это поможет совершенствовать технику, но это потом, а в основе лежит практика, сам бег.

Логику стоит изучать уже после изучения философии, при этом хорошо, когда философии предшествует изучение математики: она лучше учит мыслить, чем логика. От одного студента-заочника я слышал любопытную вещь – он получал второе образование в одном из юридических вузов Англии, и все годы обучения они решали задачки по геометрии, чтобы держать логический ум в постоянном напряжении.

Гуманитариям нередко не хватает логического мышления, они не умеют думать, поэтому в идеале хорошо было бы включать в план обучения гуманитарных направлений геометрию и решение задачек по алгебре. Но человек не может все объять, а учебный план не может включить все полезные предметы.

– Отличаются ли студенты 1990-х от современных студентов? ПСТГУ существует уже 30 лет, как изменились студенты за эти три десятилетия?

– На мой взгляд, отличие есть. В 1990-е годы студенты шли к нам учиться в поисках Бога, не в поисках профессии. Сейчас тоже есть замечательные и хорошие студенты, которые приходят, чтобы послужить Церкви, но кто-то приходит потому, что сюда не так сложно поступить, кому-то нужна отсрочка от армии – в 1990-е годы такой мотивации невозможно было себе представить. Университет уже встроен в общую вузовскую систему и в некотором смысле стал обычным вузом.

– А есть направления или факультеты, сохранившие дух 1990-х?

– Какие-то следы 1990-х ощущаются на факультете дополнительного образования. Когда приходишь к слушателям ФДО или даже к вечерникам или заочникам богословского факультета, чувствуешь разницу. Мотивация к обучению у вечерников и заочников отличается от мотивации дневников. На ФДО, на вечернюю или заочную форму, как правило, приходят взрослые люди. У них больше вопросов, они более осознанно относятся к обучению, они сюда пришли для того, чтобы послужить Церкви или просто самим разобраться в вопросах веры. В некоторых группах на дневном отделении я практически не слышу вопросов, а на вечернем отделении, как правило, не успеваю программу пройти, потому что меня постоянно перебивают вопросами и мы обсуждаем интересующие их темы.

Но вообще сложно обобщать, все-таки отношение к философии, к учебе зависит прежде всего от самого человека. У меня бывали студенты, уже имеющие философское образование, даже кандидаты наук – они ходили на мои лекции и сдавали экзамены на общих основаниях. Но есть и такие, кто формально изучал философию в течение одного-двух семестров в каком-нибудь институте и потом приходили ко мне с просьбой перезачесть философию, даже не пытаясь узнать, какой курс философии им будут читать в ПСТГУ. Философы о перезачетах не просят, потому что понимают, что услышат здесь другую философию, которую там не изучали, им этот другой подход интересен.

– В настоящее время Вы преподаете в пяти разных образовательных учреждениях (ПСТГУ, Физтех, Лингвистический университет, Московская и Сретенская духовная академии). Как кажется, контингент учащихся всех этих школ, палитра их научных интересов и отношения к вере довольно разная. Вам сложно или интересно работать с разной аудиторией?

– Мне как-то очень повезло. Все вузы, в которых я преподаю, – это лучшие вузы в своей области, поэтому я общаюсь с лучшими студентами, с элитой современной молодежи. Мне как раз нравится, что они такие разные и у них разные задачи – кто-то собирается стать физиком, кто-то переводчиком, кто-то богословом, а кто-то священником.

– В тех же 1990-х в программе обучения на богословском и миссионерском факультетах появился такой предмет как «Апологетика», его еще называли «Основным богословием». Как Вы, философ, вышли на преподавание этой богословской дисциплины?

– Я шел к апологетике всю жизнь. В школьные годы задумывался об этом, но отмахивался – мол, ерунда. Позже пошел на философский факультет после Физтеха, потому что понял, что есть важные для человека вопросы, на которые физика не отвечает. На философском факультете, в процессе изучения истории философии – в том числе, религиозной философии – у меня стала вырисовываться какая-то картина. Когда я крестился, картина еще не выстроилась, но я стал внутри себя как-то все это укладывать – философию, физику, христианство. Начав преподавать в ПСТБИ, я вдруг понял, что занимаюсь апологетикой.

А в начале 1990-х годов произошел один забавный случай, который все поставил на свои места. Где-то в августе я сидел дома, скучал, вдруг звонок. Звонит мне референт отца Владимира Ирина Владимировна Щелкачева: «Виктор Петрович, не хотите ли съездить в Севастополь прочитать лекцию прихожанам местного Свято-Владимирского собора?» Кто же в начале августа откажется съездить в Севастополь? Беру портфель, кладу туда тапочки и купальные принадлежности, больше практически ничего. Когда приехал, оказалось, что читать нужно не лекцию, а цикл лекций в течение недели. Храм не мог себе позволить приглашать преподавателя из Москвы на одну лекцию. Я был в шоке – приехал налегке, к чтению целого курса не готовился…

Меня поселили у прихожан, они простые люди – пожарный и, если не путаю, воспитательница в детском садике. Из подходящих книг у них только Библия и, пожалуй, больше ничего. Я сижу вечером и думаю, о чем мне целую неделю говорить с людьми на лекциях. Я же физик, философ, богословского образования у меня еще нет. Начал думать, что волнует народ, какие вопросы. Составил список – вера и разум, можно ли доказать, что Бог есть, откуда взялось зло, свобода и предопределение, за что сожгли Джордано Бруно и так далее. Набросал план. В общем, все прошло очень хорошо. Через год меня пригласили туда еще раз, выступать перед другой аудиторией, которая уже была наслышана о лекциях предыдущего года.

Когда я вернулся из той первой поездки, в начале сентября отец Владимир мне говорит: «А не прочитать ли Вам у нас курс апологетики?» Как понимаете, у меня, благодаря летнему приключению, уже был фактически готовый план для этого курса. Просьба отца Владимира заставила меня дальше разрабатывать те вопросы, которые я наметил в Севастополе, но уже в более строгом, профессиональном ключе.

– Что Вам интереснее читать – философию или апологетику?

– Честно говоря, даже философию я преподаю с прицелом на апологетику. В ПСТГУ я об этом прямо говорю студентам, что мы сейчас изучаем философию, но готовьтесь – на четвертом курсе у нас будет апологетика, и там вы поймете, зачем нужны изучаемые сейчас вопросы и темы, которые вам пока кажутся оторванными от вашей реальности.

На Физтехе у меня получается апологетический курс философии, что многие студенты замечают – некоторые за это хвалят, другие, наоборот, сильно критикуют. Кто-то меня обвинил в соцсетях, что я слишком много внимания уделяю религиозным вопросам. Что на это сказать? Я объективно читаю историю философии и не собираюсь врать своим студентам, как врали мне в советское время. Я не опускаю темы про Маркса и Фрейда, французских материалистов и современных позитивистов, рассказываю про всех, но я не собираюсь искажать факты о тех философах, которые были религиозными, а таких все-таки большинство Что же, мне нужно сочинять, что Декарт не доказывал бытия Бога, что Кант не предложил свое доказательство бытия Бога, что Фома Аквинский был атеистом?..

В итоге курс философии на Физтехе помогает студентам подойти к мировоззренческим вопросам. Помню прекрасный случай: читаю на Физтехе лекцию по Платону, рассматриваем среди прочего доказательства бессмертия души. После лекции подходит молодой студент-физик: «Я, конечно же, материалист, но сегодняшняя тема как-то заставила меня задуматься. Спасибо за лекцию, мне надо свой материализм более серьезно обосновать». Вот так – через Платона, через Канта, через философские основы физики – до кого-то, возможно, удастся достучаться.

– Поменялись ли задачи, которые стояли перед «Апологетикой» в 1990-е годы и которые стоят в наше время?

– С одной стороны, как я выстроил курс апологетики в начале 1990-х годов, так я до сих пор на нее и смотрю. Но при этом тот курс, который я читал в 1990-е годы, сейчас уже нельзя читать, потому что за 30 лет произошли радикальные изменения в физике и биологии (особенно в биологии). Апологетика – это очень современная наука, она должна следить за изменениями в обществе, в философии, за научными достижениями. Возникают целые новые направления, которых в 1990-е годах еще не было – искусственный интеллект, когнитивные науки, появились новые сведения из истории наук, поэтому содержание курса постоянно изменяется.

Я всегда студентов предупреждаю, что курс живой, что по нему невозможно написать учебник – он через пять лет устареет. Это не курс латинского языка, который не устареет никогда. Все равно не слушают. Ужасно возмущает, когда студенты готовятся к экзамену по моим лекциям, которые были записаны и вышли где-то лет 20 назад. Слышу по ответу, что человек пользовался старыми материалами, спрашиваю: «Что за чушь Вы несете?» Слышу в ответ: «Это же Вы сами говорили!» – «Мало ли что я сказал 20 лет назад! Современные научные открытия заставили меня пересмотреть свои взгляды по этому вопросу».

– Есть ощущение, что за конец ХХ века – начало XXI-го принципиально изменилось отношение к высшему образованию. Все реже выпускники работают по той специальности, которую получили в вузе. Особенно это касается гуманитарных направлений. На Ваш взгляд, есть ли проблема с будущим трудоустройством у теологов и религиоведов?

– Я знаю, что постоянно проводится профессиональный мониторинг ситуации с трудоустройством выпускников духовных школ, который показывает, что стабильный запрос на теологов и религиоведов в обществе есть. В современном мире религия играет колоссальную роль, в этом смысле у богословского и религиоведческого образования есть будущее, профессионалы в области теологии и религиоведения будут востребованы.

Но тут есть несколько сложных моментов, и они касаются вообще высшего образования. Если человек не пошел, что называется, в науку, не занимается именно научной деятельностью, в нашем крайне разноплановом мире сложно устроиться, владея лишь узкой специальностью. В личных беседах со студентами я всегда советую им получить какую-нибудь смежную профессию – редактора, переводчика, педагога и т. д. Нередко выпускникам вузов приходится получать какое-то дополнительное образование, чтобы устроиться на работу. Все мои четверо детей имеют дополнительное образование. Дочери после окончания МГЛУ получили педагогическое образование, чтобы иметь право преподавать. Одна из них преподает у нас здесь, на богословском факультете, немецкий язык. Вторая дочь преподает в общеобразовательной школе. Сыновья закончили Бауманку, потом тоже получили дополнительное образование.

– Виктор Петрович, последний вопрос: как Вы, человек, стоявший у истоков ПСТГУ, представляете себе дальнейший путь развития нашего университета, перспективы его развития?

– Сложный вопрос. С одной стороны, я абсолютно уверен, что наш университет нужен обществу и Церкви, он единственный и уникальный в своем роде. Может быть, я стал уже излишне консервативным, с ностальгией смотрю в прошлое и идеализирую то, что было 20–30 лет назад, но, на мой взгляд, сейчас мы слишком увлеклись какими-то частностями.

Буквально пару месяцев назад мы встретились с отцом Владимиром, и он задал мне примерно такой же вопрос. Я сказал тогда батюшке, что одно вижу ясно – надо сохранить то, что Вы с другими отцами заложили в начале 1990-х. Сохранить. Я с грустью вижу, что далеко не все это понимают. Мне бы хотелось сохранить тот дух, который был внесен отцами – устроителями богословско-катехизаторских курсов, из которых вырос ПСТГУ.

Интервью подготовлено отделом информационных коммуникаций

[1] Ирина Владимировна Щелкачева – референт ректора ПСТГУ. ↩

[2] Виктор Петрович в 1978 г. окончил Московский физико-технический институт. ↩

Виктор Петрович Лега