Александр Васильевич Назаренко (1948–2022) – известный медиевист, главный научный сотрудник Института всеобщей истории и Института российской истории РАН. С 2012 года он возглавлял Центр истории религии и Церкви в Институте российской истории РАН. В течение многих лет Александр Васильевич был председателем Государственной экзаменационной комиссии на богословском факультете ПСТГУ, неоднократно участвовал в научных конференциях, выступал с лекциями и участвовал в неформальных творческих вечерах факультета.

В интервью «Филаретовскому альманаху» Александр Васильевич рассказал о своем пути в науку, поделился мнением о задачах современной церковной истории и академической миссии ПСТГУ.

Александр Васильевич, расскажите, как случилось, что Вы, филолог по образованию, выпускник романо-германского отделения филологического факультета МГУ, стали профессиональным историком?

Ответ достаточно прост – так сложились обстоятельства. По окончании университета в 1972 году меня призвали в армию, и полученное мною тогда распределение на работу осталось втуне. Через два года, когда передо мной встал вопрос о том, куда идти, произошло счастливое для меня и эпохальное для исторической науки того времени событие – в Институте истории СССР АН СССР созрела идея издавать корпус иностранных источников по истории Древней Руси. Известный историк Руси Владимир Терентьевич Пашуто[1], автор этой идеи, во время работы над своей книгой о международных связях Древней Руси[2] пришел к пониманию того, что без иностранных источников этого сделать нельзя. О том, что можно было бы назвать внешней политикой средневекового Русского государства (а это чрезвычайно богатая панорама), можно написать не одну книгу, в чем я неоднократно убеждался, работая в этой области. Кроме русских летописей, которые зачастую создавались значительно позже описываемых событий, существует огромное количество разноязычных зарубежных источников, иногда этим событиям современных. Так возникла мысль создать корпус иностранных источников по истории Руси домонгольского времени, т. е. от IX до середины XIII века. Для ее реализации в Институте истории СССР был организован отдельный Сектор истории древнейших государств на территории СССР. Владимир Терентьевич прекрасно понимал, что собственно историки, выступая в данном случае больше как потребители, мало подходят для решения поставленной задачи и нужны люди, владеющие языками, – филологи. Поскольку речь шла о Средневековье, то требовалось знание прежде всего латинского и греческого языков, а также древнеисландского (саги), арабского и других. Вот почему Сектору потребовались филологи-классики. Мой приятель, который в нем уже работал, рассказал обо мне В. Т. Пашуто, предъявив ему нашу ведшуюся на латыни переписку за два моих армейских года (дело в том, что я успел в университете поучиться на двух кафедрах – германо-романской филологии и классической). Очевидно, казус произвел впечатление, и когда осенью 1974 года я демобилизовался, в Секторе меня уже ждали.

Дальнейшее было просто и почти неизбежно. Человек, становясь специалистом в какой-либо области, начинает испытывать чувство радости от приращения и как бы «закругления» своего знания. Так, Древняя Русь все больше и больше занимала мои научные горизонты, а от древнерусской истории до истории Церкви не просто один шаг – это все единый сплав.

Вы работали много лет с В. Т. Пашуто, с другими выдающимися советскими и российскими историками. Могли бы Вы назвать тех, кто оказал на Вас влияние как на ученого, и в чем оно выражалось?

Можно было бы назвать многих известных историков, с которыми мне приходилось иметь дело, но всегда выходило так, что я больше учился по книгам. По своей природе я типичный автодидакт[3] – человек, который любит, а главное, может учиться сам, исходя из того, куда его ведет логика исследования. И тут трудно бывает найти себе учителя, потому что их потребовалось бы много. Но, конечно, есть ученые-предшественники, исследовательская манера которых или, выражаясь точнее, их исследовательский этос мне особенно близки, и в этом смысле я мог бы назвать их своими учителями в широком смысле слова. Так, например, я учился у Алексея Александровича Шахматова (1864–1920): не только как у текстолога древнерусского летописания, лингвиста, историка русского и других славянских языков, но и как языковеда, любившего и умевшего применять лингвистические методы для добывания исторического знания. Благодаря, в частности, ему одной из самых главных моих целей как ученого, которую я видел с самого начала, стало возрождение некогда живого историко-филологического единства, которое естественным образом присутствовало и в организации образования, и в исследовательском процессе: было время, когда историк и филолог то и дело выступали в едином лице. Во всяком случае в XIX веке это бывало так. Шахматов служит блестящим образцом подобного единства, которое разрушилось в XX веке в ходе все более дробной специализации. Последняя неизбежна и полезна, но нельзя забывать и о том, что особенно Средние века изучать, не обладая историко-филологическим кругозором, практически невозможно. Вот такие историки-филологи XIX века в основном меня сформировали.

Что до В. Т. Пашуто, то он был, скорее, моим наставником, пестовавшим меня (как и моих коллег), охраняя молодого ученого от ненужных занятий и нагрузок, которых в любом институте бывало в избытке. Он нас защищал, и мы жили у него как у Христа за пазухой. И в этом смысле он был наш pater familias[4] – именно пестун. У него была явная педагогическая жилка, и он любил, через плечо не смотрев, потихонечку не то чтобы направлять, но опекать и поддерживать. Когда ты только начинаешь работать как ученый, одобрительное слово и знание, что тебя есть кому защитить, очень много значит. Он как-то очень умело вел нас, и я его с очень большой благодарностью вспоминаю. Замечательный ученый и обаятельный человек.

В книге «Древняя Русь на международных путях»[5] Вы погружаетесь в вопросы международных отношений, хозяйственной деятельности, разбираетесь в денежно-весовой системе и различных тонкостях взаимоотношений Руси с другими странами. Этими вещами занимаются отдельные дисциплины – они нужны историкам?

Безусловно. Поэтому я и включил слово «междисциплинарные» в название книги. Ведь и историко-филологическое единство – это тоже род междисциплинарности, только главной, фундаментальной. Если говорить о моем опыте, то историку Средних веков, кроме базовых исторических дисциплин и изучения языков, нужны так называемые специальные исторические дисциплины, например историческая метрология, коль скоро приходится сталкиваться с денежно-весовыми системами, историческая география, генеалогия, просопография, эпиграфика и др. Ведь именно они и обеспечивают тот самый комплексный подход, без упоминания о котором не обходится ни одна диссертация, хотя на практике он реализуется куда как реже.

Конечно, есть достаточно специфические навыки, которые можно освоить в процессе работы над темой, например связанные с архивным делом. Мне лично больше довелось бывать в архивах зарубежных, в отечественных – реже, так как я работаю в основном в области политической истории и истории церковно-государственных отношений домонгольского периода, и древнерусские тексты, с которыми приходится иметь дело, довольно прилично изданы. Например, так называемыми церковными уставами князя Владимира или князя Ярослава, дошедшими в многочисленных более поздних редакциях, исследователь располагает в изданиях и Владимира Николаевича Бенешевича[6] (увы, расстрелянного в 1938 г.), и Серафима Владимировича Юшкова[7], и скончавшегося недавно Ярослава Николаевича Щапова[8]. Но древнерусская словесность в целом, собственно церковная литургическая, каноническая, богословская, агиографическая литература, издана недостаточно, и там лакуна на лакуне. И если обращаться к памятникам этих жанров, например по исторической литургике, то часто приходится самому доискиваться до корней и в архивах, и везде.

С 2012 года Вы возглавляете Центр истории религии и Церкви в Институте российской истории РАН. Можно ли выделить период, когда Вы начали системно заниматься вопросами истории Русской Церкви?

История Древней Руси теснейшим образом органически переплетена с историей Русской Православной Церкви. В начале я больше занимался изучением международных связей, продолжая дело В. Т. Пашуто, так как именно для этого и пришел в Институт. Но все больше погружаясь в историю Древней Руси, я, конечно, стал испытывать интерес и к церковным делам, вначале отчасти потому, что возникали вопросы к источникам, например к сложнейшему комплексу византийских, немецких и, в меньшей степени, древнерусских текстов, связанных с поездкой в Константинополь княгини Ольги и ее крещением. Или вопрос о возникновении русской митрополии и формировании первоначальной епархиальной структуры на Руси: он также находится в центре запутанного клубка из противоречивых древнерусских преданий, консервативной церковно-академической традиции и недоисследованных иностранных источников… Не то, чтобы эту тему мало изучали, нет – ею занимались уже «классики»: и митрополит Макарий (Булгаков), и Е. Е. Голубинский, и другие, но то было источниковедение XIX века. Для них воспользоваться Никоновской летописью XVI века[9] и поверить, несмотря на весь свой критицизм, в ее рассказ о том, какие епископии, когда и с кем во главе организовал князь Владимир, было естественным. Пытливый историограф времен великого князя Василия III, не находя ответа на эти вопросы в более ранних русских источниках, ответил на них сам в меру своих знаний и из общих соображений здравого смысла. Историк новейшего времени оказывался в плену поздней искусственной традиции именно потому, что она выглядела так логично и естественно! Но ведь есть еще и современные образованию митрополии иностранные источники – византийские, армянские, арабские! По-настоящему и во всем объеме они становятся известны, в сущности, только с середины ХХ века, и их изучение, в которое внес решающий вклад польский русист Анджей Поппэ[10], уже успело совершить довольно крутой вираж в связи с открытием в начале 2000-х годов новых эпиграфических данных[11].

Наконец, в зарубежных текстах рассеяно немало свидетельств о тех или иных конкретных обстоятельствах древнейшей русской церковной истории, которая, тем самым, все более и более становилась для меня предметом самостоятельного интереса. Вот конкретный пример. Известно, что князь Владимир скончался в 1015 году. В Восточной Саксонии того времени был город Мерзебург. Один из первых мерзебургских епископов Титмар[12], современник Владимира (он умер в 1018 г.), был замечательным хронистом. Его хроника[13], что для нас очень важно, отличается большим интересом к территориям на востоке Европы. В частности, Титмара очень занимали польские дела: можно сказать, что его хроника – один из главных источников по истории древней Польши второй половины X – начала XI века. А поскольку Польша – это Болеслав I Храбрый[14], который без конца воюет то с Германией, то с Русью, хрониста интересовала также Русь и как потенциальный союзник против Польши, и как не очень понятная Церковь, к которой имело смысл присмотреться. Епископ Титмар был человеком весьма любознательным, и в его сочинении целые главы посвящены Руси – прежде всего последние, которые автор даже не успел обработать: перед нами «сырая» запись надиктованного секретарям (заметим, что хроника сохранилась в автографе начала XI века – редчайший случай и подлинная сокровищница для источниковеда!). В них, очевидно, на основе рассказа некого саксонца, участвовавшего в походе Болеслава I на Киев летом 1018 года, описана столица Руси того времени. Упоминается деревянный Софийский собор, перед которым митрополит (к сожалению, не названный по имени) встречал Болеслава и сопровождавшего его киевского князя Святополка. Десятинную церковь, хотя и Богородичную, Титмар вслед за киевлянами того времени называет церковью святого Климента – по почивавшим в ней мощам святого Климента Римского. Мы узнаем также, что раки с телами князя Владимира и его византийской супруги находились не под спудом, а посредине Десятинного храма, что странно. В византийской практике такого не было, это – западная практика, связанная обычно с намечавшейся канонизацией, когда саркофаги выставлялись на виду для поклонения верующих посреди центрального нефа. Согласно Титмару, в Киеве той поры было восемь больших рынков и четыре сотни церквей, это, безусловно, чрезвычайно много. Возможно, секретарь услышал четыреста вместо сорока – на латыни эти слова похожи. Впрочем, информант Титмара вполне мог получить в митрополии сведения с учетом домовых церквей, которыми располагали городские боярские усадьбы – очень распространенная практика в Древней Руси. В хронике имеется масса подробностей и о войне с печенегами, и об усобице Владимировичей, когда погибли святые Борис и Глеб. Так, в иностранном источнике мы находим целый комплекс сведений, донесенных современником тех драматических событий. Это, пожалуй, самый яркий пример, но подобных ему немало. Речь идет, конечно, об источниках разной степени достоверности, и здесь всякий раз необходима источниковедческая критика. Но в целом мы имеем дело с суммой ценнейших источников, которые позволяют развернуть панораму древнерусской церковной истории иногда с неожиданными подробностями. И эта картина сплошь и рядом совсем не похожа на ту, что рисовал автор Никоновской летописи XVI века из соображений «здравого смысла».

Расскажите об основных направлениях работы Центра истории религии и Церкви, который Вы возглавляете.

Изучая историю Русской Церкви в целом, наш Центр является в Институте российской истории одним из немногих, исследования которого охватывают все пространство русской истории. В этом и достоинство его, и сложность для практической работы, ибо специалистам в разных исторических периодах бывает нелегко в должной мере оценить изыскания своих коллег. Центр возник в 1988 году на волне общественного интереса к церковной проблематике, резко возросшего в связи с тысячелетием Крещения Руси. Сначала это была небольшая группа, а сейчас уже полновесный центр из 12 человек.

Центр был создан по инициативе Ярослава Николаевича Щапова (1928–2011), который и стал его первым руководителем. Под его началом собрались исследователи, которые уже тогда занимались церковной историей, – Нина Васильевна Синицына (1936–2018), много потрудившаяся над изучением наследия преподобного Максима Грека, а также становления идеологемы «Москва – Третий Рим»[15]; Борис Михайлович Клосс, обратившийся к изучению русской житийной традиции[16]. К старшему поколению присоединилось поколение учеников: Елена Борисовна Емченко, подготовившая издание Стоглава; Елена Владимировна Белякова, ставшая блестящим специалистом по древнерусскому каноническому праву. Я. Н. Щапов сам немало потрудился в этой области, завершив (вместе с коллегами) начатое В. Н. Бенешевичем издание древнеславянской Кормчей книги, издав славянский перевод византийской Эклоги законов и ряд других памятников[17]. Так что исследования по истории церковного права с первых дней создания Центра были на высоком уровне. С приходом в Центр такого большого и своеобычного историка, как Николай Николаевич Лисовой (1946–2019), он стал средоточием исследований по важнейшей проблематике, связанной с историей взаимосвязей России и Святой земли на всем их тысячелетнем протяжении и во всем их разнообразии[18]. Со временем в Центр пришли ученики Н. Н. Лисового, унаследовавшие его интерес к международным сношениям Русской Церкви Синодального периода, ее влиянию на государственную политику России на Ближнем Востоке. Ирина Юрьевна Смирнова посвятила немало трудов таким крупнейшим церковным и государственным деятелям той эпохи, как Андрей Николаевич Муравьев и митрополит Московский Филарет, религиозно-церковной подоплеке противоборства великих держав, включая Россию, в странах библейского региона[19]. Ведь тема «Россия и Святая земля», с одной стороны, политическая, а с другой – церковная. И эта тема присутствует в истории Церкви не потому, что у святителя Филарета чиновники Министерства иностранных дел то и дело спрашивали советов по церковным вопросам, а потому, что Церковь присутствовала и присутствует там органически, в том числе и институционально – с учреждением Русской духовной миссии в Иерусалиме в 1847 году. Да, Синод занимался восточными делами неохотно и нередко конфликтуя с МИД, так что многие достижения стали заслугой энтузиастов-одиночек вроде архимандрита Антонина (Капустина), который, собственно, практически без государственной и церковной поддержки создал то, что мы сейчас гордо именуем «Русской Палестиной», – огромный комплекс земельных участков и недвижимостей. Россия, в меньшей мере в XVIII веке, а с XIX века очень плотно была вовлечена в борьбу великих держав на Ближнем Востоке – Англии, Франции, затем Пруссии, все переплетено, и Русская Церковь являлась одним из субъектов этой политики. Вот, например, известно, что поводом для начала Крымской войны стал вопрос владения ключами вифлеемского храма Рождества Христова. Но церковная подоплека ближневосточных дел XIX веке в целом значительно богаче и исследована совсем не достаточно. Сейчас у нас наряду с И. Ю. Смирновой этим занимается Ритта Борисовна Бутова, еще одна ученица Н. Н. Лисового. Другая его воспитанница, Любовь Владимировна Мельникова, избрала предметом исследований сложную тему – «Церковь и армия в России XIX века»[20]. Таким образом, в Центре продолжает трудиться группа историков, которую вполне можно было бы назвать «школой Н. Н. Лисового». Не обойдена вниманием и новейшая современность. Восстановлением патриаршества в России в 1917–1918 годах, а затем и историей обновленчества занимался (увы, безвременно ушедший) Вячеслав Викторович Лобанов (1966–2016)[21]. Политика Советского государства по отношению к Церкви – тема изысканий Игоря Александровича Курляндского[22]. В самое последнее время Центр пополнился новыми силами, в него пришли Татьяна Анатольевна Опарина, изучающая греческую иммиграцию в Россию XVII века, Инна Игоревна Юрганова, давно работающая над проблемами миссионерского освоения сибирских земель в XVII–XIX веках, священник Алексей Ястребов, продолжающий свои занятия по изучению русской поддержки греческим институциям в Западном Средиземноморье в XVIII столетии.

Наш Центр также издает альманах «Церковь в истории России». Отмечу, что далеко не всякий центр в Институте имеет свое печатное издание. В альманахе публикуются прежде всего труды сотрудников Центра, но он открыт и для других исследователей.

Какие, на Ваш взгляд, задачи стоят сейчас перед церковно-исторической наукой?

Вопрос, конечно, слишком широкий и комплексный. Если бы мне задали подобный вопрос лет 20 назад, то я мог бы по пунктам сказать, вот здесь, здесь и здесь можно было бы двинуться вперед, потому что есть люди, которые могли бы именно этим заняться. Сегодня панорама церковно-исторических исследований очень широка. Выделить какие-то темы я бы не рискнул, так как могу быть пристрастным и назвать то, что мне ближе, и не упомянуть другие. Но мне все же кажется, что имело бы смысл выделить исторические исследования в области специальных церковных дисциплин.

С каноническим правом все относительно благополучно, хотя у нас главные списки Кормчих книг не изданы до сих пор. Коллектив исследователей с участием Е. В. Беляковой и Я. Н. Щапова издал Мазуринскую Кормчую[23], но ведь большинство древнейших рукописей Кормчей пока доступны только в виде вариантов, подведенных к тексту в изданиях В. Н. Бенешевича – Я. Н. Щапова[24]. Конечно, важнейшие памятники церковного права должны издаваться не только историками, но и лингвистами, т. е. располагать подробными словоуказателями, что сразу, по мере появления таких изданий, позволило бы далеко продвинуть исследования в данной области, особенно если будут реализованы возможности поиска по тексту в электронном виде. Так можно будет приблизиться к решению серьезнейшей задачи постатейного сопоставления содержания церковноправовых сборников.

И вообще при изучении истории всегда на первом месте стоит и будет оставаться издание источников, тем более что это огромные массивы. Я уже говорил, что церковная древнерусская письменность, если понимать под ней тексты до XVII века (или шире тексты допетровского времени), – это бездна текстов, которые ждут своего критического издания. Что говорить, когда мы до сего дня не можем довести до конца издания Великих Миней-Четиих, прервавшегося с революцией, уступив честь этой трудной работы зарубежным коллегам. Итак – издание памятников и воспитание исследователей, у которых есть вкус к текстологической и издательской деятельности. Лингвистическое издание – это особый труд, и человек, который этим занимается, особенно если памятник важный и сложный текстологически, должен посвятить этому значительную часть жизни. Это требует самоотвержения. Тут есть обнадеживающие «очаги роста».

Достаточно активно развивается сейчас агиография в комплексе с изучением древнерусской и других славянских переводческих школ, историческая литургика. Есть ряд исследователей с хорошей выучкой, которые активно и толково этим занимаются, например Андрей Юрьевич Виноградов, священник Михаил Желтов. Здесь могут быть прорывы, и они вполне ожидаемы, потому что материал накапливается и его надо будет обобщать.

Александр Васильевич, Вы уже много лет являетесь председателем Государственной аттестационной комиссии на Богословском факультете Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета, принимаете участие в научных мероприятиях университета. Как состоялось Ваше знакомство с ПСТГУ?

Эту должность до меня занимал, ныне покойный, известный византинист Игорь Сергеевич Чичуров, который так сроднился с богословским факультетом, что ему захотелось там преподавать и создать кафедру канонического права, а это уже было несовместимо с пребыванием на посту председателя ГАК. Он попросил меня стать его преемником. Словом, Игорь Сергеевич меня уговорил, а руководство ПСТГУ и ВАК моя кандидатура устроила. С тех пор, вот уже лет 15, я возглавляю комиссию, подружился со многими преподавателями, с деканом богословского факультета отцом Павлом Хондзинским.

Что Вы думаете о роли и миссии ПСТГУ в развитии церковно-исторической науки? Какие задачи, на Ваш взгляд, стоят перед ПСТГУ?

Когда начиналось возрождение церковно-исторической науки в 80–90-е годы прошлого века, очень остро стоял вопрос об организации взаимодействия между светской и церковной науками, прежде всего, в области исторических дисциплин, которые преподавались в Академиях. У них была своя традиция, своя жизнь, своя история, свои каноны, отнюдь не всегда совпадавшие с тем, что принято было в светской науке. Тут надо было как-то друг на друга выйти, начать взаимодействовать. Это представляло довольно большую проблему, причем не только организационную, но и чисто научную, и схватки бывали очень жаркие. С моей точки зрения, одной из главных проблем церковной исторической науки того времени был ее уровень. Все велось по старинке – историю Русской Церкви в Академиях преподавали по митрополиту Макарию (Булгакову), а это было уже совершенно невозможно, при всем уважении к владыке Макарию как великому историку и археографу. Здесь между нами случались серьезные столкновения. Поднятие уровня церковной науки, в первую очередь исторической, и было насущной задачей тех десятилетий, которая стояла перед церковными институтами. Но никто не развился до такого масштаба целого университета, как Православный Свято-Тихоновский гуманитарный университет. Это был инкубатор, в который смело в качестве преподавателей набирали людей, конечно, церковных, но живущих в миру и знающих мир науки. И плоды этих десятилетий, особенно последних 20 лет, налицо. Перед нами полноценное академическое научное учреждение. Мне по долгу службы приходилось в течение многих лет присутствовать на защитах в ПСТГУ, и я видел, как рос уровень его выпускников, это было довольно заметно. Важная, я бы даже сказал эпохальная, роль ПСТГУ состоит в том, что он радикально и достаточно быстро смог поднять уровень церковной науки. Теперь университет – такое учреждение, к которому все прислушиваются, и заслуженно.

Перед ПСТГУ стоит задача как минимум сохранить этот уровень. Университет растет, развивается организационно, в нем выделяются новые подразделения. Я вижу уровень его преподавателей, порой довольно молодых людей, – это очень высокий уровень. В этом отношении ПСТГУ не уступает другим ведущим вузам страны. Вот это и есть его миссия. Можно сказать, что с нею он справился – завоевал и прочно занимает свое место в научном сообществе.

Выходные данные статьи

Назаренко А., Фалин Г. Интервью с доктором исторических наук Александром Васильевичем Назаренко // Филаретовский альманах. 2021. Вып. 17. С. 195–215.

[1] Владимир Терентьевич Пашуто (1918–1983), историк-медиевист, сторонник изучения истории Древней Руси в широком международном контексте и в сравнении с историей других стран, основатель Сектора истории древнейших государств на территории СССР в Ин- ституте истории АН СССР (1969). В 1972 г. официально выступил с проектом сводного комментированного издания в русском переводе древнейших иностранных сведений о землях и народах Восточной Европы в древности и Средневековье; с 1977 г. серия «Древнейшие источники по истории народов СССР» (с 1993 г. «Древнейшие источники по истории народов Восточной Европы») начала выходить в свет. ↩

[2] Пашуто В. Т. Внешняя политика Древней Руси. М., 1968. ↩

[3] Автодидакт (греч. autos «сам» и didaktos «ученый») – человек, самостоятельно получивший образование высокого уровня вне стен какого-либо учебного заведения, без помощи обучающего. ↩

[4] Pater familias (лат. «отец семейства») – глава патриархальной семьи.

[5] Назаренко А. В. Древняя Русь на международных путях: Междисциплинарные очерки культурных, торговых, политических связей IX– XII веков. М., 2001.

[6] Памятники древнерусского канонического права. Пг., 1920. Ч. 2. Вып. 1 / изд. В. Н. Бенешевич. № 1. С. 1–72 (Русская историческая библиотека. Т. 36).

[7] Юшков С. В. Исследования по истории русского права. Вып. 1: Устав князя Владимира [Саратов, 1925 (?)].

[8] Древнерусские княжеские уставы XI–XV вв. / ред. Я. Н. Щапов. М., 1976. С. 13–84. ↩

[9] ПСРЛ. СПб., 1863.Т. IX. ↩

[10] Poppe A. Państwo i kościół na Rusi w XI wieku. Warszawa, 1968; Idem. The Original Satus of the Old Russian Church // Acta Poloniae Historica. Warszawa, 1979. T. 39. P. 26–35; Назаренко А. В. Памяти Анджея Поппэ (1926–2019): Опыт лирико-аналитического некролога // Древняя Русь: вопросы медиевистики. М., 2020. No 1 (79). С. 183–194. ↩

[11] Назаренко А. В. О времени учреждения Киевской митрополии (современное состояние проблемы) // Русь эпохи Владимира Великого: государство, Церковь, культура: Материалы Международной научной конференции в память тысячелетия кончины святого равноапостольного князя Владимира и мученического подвига святых князей Бориса и Глеба. Москва, 14–16 окт. 2015 г. / отв. ред. Н. А. Макаров, А. В. Назаренко. М.; Вологда, 2017. С. 130–175. ↩

[12] Титмар Мерзебургский (975 или 976–1018) – епископ Мерзебургский, знаменитый немецкий хронист. ↩

[13] Титмар Мерзебургский. Хроника / пер. с лат. И. В. Дьяконова. 3-е изд., испр. и доп. М., 2019. ↩

[14] Болеслав I Храбрый (965 или 967 – 17.06.1025) – старший сын польского князя Мéшка I, с 992 г. польский князь, с 1025 г. король, один из создателей средневекового Польского государства, организатор независимой от Германской империи Польской Церкви (см.: Назаренко А. В. Болеслав I Храбрый // Православная энциклопедия. М., 2002. Т. V. С. 647–648). ↩

[15] Сочинения преподобного Максима Грека / ред. Н. В. Синицына. М., 2008–2014. Т. 1–2; Синицына Н. В. Третий Рим: Истоки и эволюция русской средневековой концепции, XV–XVI вв. М., 1998. ↩

[16] Клосс Б. М. Избранные труды. Т. 1–2. М., 1998–2001. ↩

[17] Бенешевич В. Н. Древнеславянская кормчая XIV титулов без толкований. СПб., 1906. Т.1; София, 1987. Т. 2 / подгот. к изд. и дополн. Ю. К. Бегунов, И. С. Чичуров, Я. Н. Щапов; под рук. Я. Н. Щапова; Ви- зантийская «Эклога законов» в русской письменной традиции / ред. Я. Н. Щапов. СПб., 2011. ↩

[18] Россия в Святой Земле: Документы и материалы / сост., подг. текста, вступ. ст., коммент. Н. Н. Лисовой. М., 2000. Т. 1–2 (заканчивается изданием второй, принципиально расширенный вариант этого корпуса документов в 4-х томах: Т. 1–3, ч. 1. М., 2015–2020; т. 3, ч. 2 находится в печати); Лисовой Н. Н. Русское духовное присутствие на Ближнем Востоке (середина XIX – начало ХХ в.). М., 2005; Он же. Церковь, Империя, культура: очерки синодального периода. М., 2016; Лисовой Н. Н., Смирнова И. Ю. Россия и Святая Земля в первой половине XIX в. Церковная политика на Православном Востоке. М., СПб., 2015. О Н. Н. Лисовом см.: Родное и вселенское. К 60-летию Н. Н. Лисового. М., 2006. С. 7–37, 405–429; Церковь в истории России. Сб. 11: К 70-летию Н. Н. Лисового. М., 2016. С. 5–7, 338–348. ↩

[19] Смирнова И. Ю. Митрополит Филарет и Православный Восток: из истории церковно-дипломатических отношений на Ближнем Востоке. М., 2014; Она же. Россия и Англия в Святой Земле в канун Крымской войны. М., 2015 и др. ↩

[20] Мельникова Л. В. Армия и Православная Церковь Российской империи в эпоху Наполеоновских войн. М., 2007; Она же. Русская Православная Церковь и Крымская война 1853–1856 гг. М., 2012; Она же. Русская Православная Церковь и Русско-турецкая война 1877–1878 гг. М., 2020. ↩

[21] Протоколы комиссии по проведению отделения церкви от государства при ЦК РКП(б)-ВКП(б) (Антирелигиозной комиссии), 1922– 1929 гг. / изд. В. В. Лобанов. М., 2014; Лобанов В. В. Патриарх Тихон и советская власть (1917–1925 гг.). М., 2008; Он же. «Обновленческий» раскол в Русской Православной Церкви (1922–1946 гг.). М., 2019. ↩

[22] Курляндский И. А. Сталин, власть, церковь. М., 2011; Он же. Власть и религиозные организации в СССР (1939–1953 гг.): Исторические очерки. СПб., 2019. ↩

[23] Мазуринская Кормчая – памятник межславянских культурных связей XIV–XVI вв. / ред. Е. В. Белякова, К. Илиевская, О. А. Князевская, Е. И. Соколова, И. П. Старостина, Я. Н. Щапов. М., 2002. ↩

[24] См. примеч. 8. ↩

Александр Васильевич Назаренко