– Татьяна Александровна, как началось Ваше обучение в ПСТГУ?
– Все началось с подготовительных курсов. В старшей школе я не знала, куда буду поступать, но однажды в храме под Сергиевым Посадом, куда мы с мамой ходили, разговорились с одной девушкой о месте ее обучения, и она сказала, что учится в Свято-Тихоновском институте. Скорее всего, это было в начале моего 11-го класса. Мама разведала адрес, и мы с ней поехали посмотреть и узнать о ПСТБИ, как тогда назывался будущий университет, побольше. Оказалось, что в Институте были подготовительные курсы для поступающих. Запись на вступительное собеседование уже закончилась, но мама поговорила с сотрудниками учебной части, и меня тоже допустили до собеседования. Принимал его у меня протоиерей Николай Соколов, настоятель храма, где сейчас служит мой муж – представляете?
– Да, интересно получилось. А что представляли собой в 1990-е подготовительные курсы, что Вы на них изучали?
– Курсы были общие для всех факультетов, проходили в течение года. Обязательным вступительным экзаменом в институт был тогда Закон Божий, поэтому, конечно, были занятия по этому предмету. У нас читал лекции иерей (ныне протоиерей) Алексей Емельянов. Вторым обязательным экзаменом было сочинение (для будущих филологов на литературную тему, для остальных – на общие темы), поэтому еще одним предметом на курсах был русский язык. Была и история, так как на многие факультеты нужно было сдавать ее как вступительный экзамен. На занятия по русскому я сходила пару раз и больше не стала: там повторяли правила школьной программы, которые я и так знала, а на историю и Закон Божий ездила весь год. Правда, ближе к вступительным экзаменам выяснилось, что историю мне сдавать не надо: для русского отделения третьим вступительным экзаменом был русский устный.
Через несколько лет тем, кто поступал не на филологическую специальность, сочинение заменили изложением.
– А в каком году Вы поступили и как проходил процесс сдачи вступительных экзаменов?
– Это был 1996 год. Поступала я на отделение русской филологии историко-филологического факультета (еще на этом факультете были отделения иностранных языков, восточно-христианской филологии и, конечно же, историческое). Вступительные экзамены в то время проводились два раза: в начале мая и в августе. Если ты в мае не сдал или сдал плохо, то в августе была возможность пересдать.
Абитуриентов было много, своих больших помещений у Института тогда не было, поэтому сочинение мы ездили писать куда-то в другой институт, который предоставил аудитории. Какой это был институт, я не помню, но зато на всю жизнь запомнила темы для сочинения: «Иллюзия бытия в рассказах Чехова», «Апокалиптические мотивы в романе Булгакова «Белая гвардия» и «Веленью Божию, о муза, будь послушна». Запомнила я их потому, что сочинения всегда были моей большой проблемой. В школе я любила русский язык, а вот с литературой отношения не складывались: хотя и получала в основном пятерки, но сочинения писать не умела. Из-за этого я даже не хотела идти в 10-й класс, потому что боялась не написать выпускное сочинение в 11-ом. В итоге, выпускное сочинение я все же написала на четыре, и это единственная четверка в моем аттестате (по литературе), все остальные – пятерки.
Так вот. Увидев предложенные темы, я сначала впала в ступор, но потом собралась с мыслями, выбрала последнюю тему и мужественно стала писать про А. С. Пушкина. Сочинилось у меня немного, поэтому при переписывании на чистовик старалась писать крупным почерком и делать побольше интервалы между строками (писали мы на обычных листах А4). Когда перед следующим экзаменом я смотрела списки с результатами за сочинение, с облегчением увидела, что получила тройку. Значит, можно двигаться дальше.
Закон Божий мы сдавали в старой трапезной за Николо-Кузнецким храмом. Позже на этом месте построили новое здание, которое мы видим сейчас. Билеты были из 12 вопросов на листах А4, отвечать нужно было письменно на самом листе. Садились, писали, потом подходили к экзаменатору, он читал ответы, что-то еще дополнительно спрашивал. Экзаменаторов было несколько, я сдавала отцу Александру Прокопчуку (тогда он был еще диаконом). Закон Божий сдала на отлично.
Русский язык сдавали в аудитории на первом этаже Главного здания. Русский у меня принимал Александр Михайлович Камчатнов, который был тогда деканом историко-филологического факультета. Сдала тоже на отлично. Камчатнов меня подозвал после экзамена и спросил, собираюсь ли я еще куда-то поступать, кроме ПСТБИ. Я ответила, что не собираюсь, и он мне говорит: «Не переживайте, мы Вас возьмем!» Переживать можно было потому, что в мае зачисляли только тех, кто сдал экзамены без троек. Остальные участвовали в конкурсе в августе. Теоретически я могла попытаться в августе переписать сочинение на более высокую оценку, но делать этого не стала, потому что помнила слова Александра Михайловича и спокойно отдыхала у бабушки до сентября. Правда, потом оказалось, что те, кого не зачислили в мае, и те, кто поступал в августе, должны были проходить богослужебные послушания перед экзаменами (неделю присутствовать на службах в Николо-Кузнецком храме). Узнала я об этом только в сентябре, когда приехала на учебу. Пришлось потом отрабатывать эти послушания в библиотеке.
– В 1990-е годы послушания были, кажется, запоминающейся частью обучения...
– Да, послушания – это целая история. На первом-втором курсе у дневного отделения их было немало: 7–8 за семестр. У старших курсов и вечернего отделения послушаний было меньше. Одним из основных мест для послушаний была трапезная в Кузнецах. (Позже трапезное сооружение перенесли к Троицкому храму, потому что начали строить постоянное здание трапезной.) Помощь послушников в трапезной была необходима, потому что долгие годы студентов, преподавателей и сотрудников бесплатно кормили обедом и в некоторых случаях ужином. В этом отношении моя мама всегда была спокойна – хотя ребенок и уезжает в Москву на целый день (я жила в Королёве), но точно не будет голодным. А еще наличие бесплатного обеда примиряло с отсутствием стипендии. Выплата небольшой стипендии (от благотворителей) появилась, только когда мы были, кажется, на четвертом курсе – это стало дополнительным стимулом учиться без троек.
Еду готовили повара, а студенты занимались подсобной работой – чистили овощи, мыли посуду. Послушания в трапезной давали полезный опыт. Так, на одном из первых послушаний я впервые увидела, что морковку чистят специальным ножом с двумя лезвиями. Дома мы чистили овощи обычным ножом, а тут я приехала домой и говорю: «Представляете, есть такая штука, которой можно очень быстро чистить морковку!» Папа где-то этот нож нашел и купил. На другом послушании нам сказали, что в картошке (а ее чистили вечером для следующего дня) нельзя выковыривать ножом «глазки», потому что эти места потемнеют. Нас научили, что нужно просто срезать места с «глазками», чтобы картошка до следующего дня осталось светлой. Это прямо школа жизни была.
Вторым основным местом послушаний был храм, в нем мы занимались уборкой: чистили подсвечники, мыли полы. На старших курсах хозяйственные послушания можно было заменить на богослужебные – читать на службе, петь в хоре. Для допуска к чтению надо было пройти прослушивание, которое проводили ответственные за богослужебные послушания алтарники. Я прошла только со второго раза. Студентов, как правило, ставили читать на утренних будничных службах в Троицком храме.
Также мы проходили послушания в библиотеке на Новокузнецкой – заполняли карточки, мыли полки, книги протирали. Два или три лета я проходила послушания Приемной комиссии ПСТБИ: сидела на приеме документов.
В начале семестра старосты групп приходили к инспектору по послушаниям и брали расписание на каждого студента своей группы. А перед сессией в учебную часть выстраивалась очередь из старост, которым нужно было отчитаться за пройденные группой послушания. Без этого не допускали к сессии. В наше время инспектора по послушаниям звали Ирина Леонардовна, и ее отчество нередко превращалось в «Леопардовна», потому что порой было очень непросто сдать ей отчет.
Учебная часть была в 1990-х одна: для каждого факультета стоял отдельный стол, и за ним работал секретарь. Был свой уголок и у инспектора по послушаниям.
Заведующей учебной частью многие годы была Юлия Игоревна Клушина. Помню, что она очень ревностно относилась к появлению в институте девочек в брюках. Тогда дресс-код, как сейчас говорят, соблюдался строго: все девочки должны были быть в юбках, выглядеть пристойно. Это сейчас студенты непуганые (смеется).
– В 1990-е у нашего университета почти не было помещений. Где же студенты учились?
– Учебные помещения располагались по всей Москве. Главный институтский корпус был на Новокузнецкой, на втором этаже располагались ректорат, библиотека, бухгалтерия, а на первом была учебная часть и аудитории. Там же, на Новокузнецкой, было несколько экзотических помещений, где проходили занятия: богадельня (мы учились только на первом этаже), аудитория, которая в расписании называлась «Подвал» (довольное большое помещение под крестильным храмом). На территории храма Живоначальной Троицы в Вишняках в Троицком домике тоже было несколько аудиторий. Занимались в первом гуманитарном корпусе МГУ, в аудиториях ДМШ им. Ф. Шопена на Садовой-Каретной. Какие-то занятия проходили в здании Традиционной гимназии (сейчас это Свято-Петровская Школа). Были занятия на станции метро Серпуховская, в Центре духовного образования военнослужащих. Некоторые спецкурсы проходили дома у преподавателей, например, у профессора Николая Всеволодовича Котрелёва на Арбате.
Поточные лекции проводились у дневного отделения тогда вместе с вечерниками, для этого нужны были большие аудитории. Чаще всего такие лекции были в Первом гуманитарном корпусе МГУ. Также ездили в аудиторию Готье Первой Градской больницы, еще одна аудитория была при больничном храме царевича Димитрия. Некоторые лекции проходили в МЭИ (станция метро Авиамоторная), мы туда ездили, например, на «Историю религий».
Поскольку с утра и днем в Кузнецах у нас шли семинары, а вечером – с 17 часов начинались поточные лекции, то в расписании часто образовывались «дырки» в несколько часов. В библиотеке места не хватало, поэтому мы расползались по коридору второго этажа и делали домашние задания на широких подоконниках, а, если хотелось посидеть, устраивались на ступеньках ректората. Часть времени можно было занять поездкой от Кузнецов до МГУ на трамвае или дойти пешком до Первой Градской – в зависимости от того, где были лекции.
Позже, когда я уже работала в ПСТБИ, были аудитории при храме святителя Николая в Заяицкой слободе, в Московском государственном университете дизайна и технологий (напротив Заяицкого храма), в подвале на улице Бахрушина, в зданиях рядом с Главным корпусом. Несколько лет часть факультетов размещалась на нескольких этажах в офисном здании на улице Озерной (сейчас там есть станция Озерная, но тогда надо было добираться на автобусе от станции Юго-Западная).
– А какие дисциплины вам преподавали? Были ли у вас какие-то отличия в программе по сравнению с нынешними филологами?
– Когда я поступала, у Института пока не было государственной аккредитации, поэтому нас еще не загоняли в рамки стандарта, и фактически мы успели получить два полноценных образования: филологическое и богословское.
У нас была очень хорошая филологическая подготовка, дисциплины преподавались дольше, чем сейчас, и их было больше, поскольку с введением бакалавриата все ужалось. А мы учились на специалитете (5 лет).
На первом курсе мы изучали церковнославянский язык, на втором – старославянский, на третьем у нас была историческая грамматика русского языка, а на четвертом курсе – история русского литературного языка. Еще мы изучали историю лингвистических учений, диалектологию, библиографию. Церковнославянский язык и историческую грамматику у нас вела Татьяна Леонидовна Миронова, в то время она как раз писала свой учебник по церковнославянскому. Старославянский преподавал А. М. Камчатнов (по своему учебнику), он же вел спецкурс Введение в древнерусскую филологию. А Марина Викторовна Каравашкина (МПГУ) так увлеченно рассказывала об истории русского литературного языка, что многие даже жалели, что уже пишут курсовые по другим темам.
Также на первом курсе по полгода были лексикология и словообразование, дальше – год фонетики, год морфологии, на четвертом курсе – синтаксис простого предложения, и весь пятый курс был посвящен синтаксису сложного предложения. Лекции по морфологии блестяще нам читала Наталия Анатольевна Николина из МПГУ, я у нее впоследствии писала курсовые и диплом, она же меня и в аспирантуру к себе на кафедру позвала. Синтаксис замечательно вел Василий Алексеевич Федосеев, тоже из МПГУ, у нашей группы с ним сложились прекрасные отношения.
Очень много изучали курсов и по литературе: античная, древнерусская, русская и зарубежная разных веков, русское устное народное творчество, поэтика. Были спецкурсы различные. Античную литературу у нас вела Ирина Леонидовна Багратион-Мухранели, она до сих пор работает в ПСТГУ, приходила в прошлом году на встречу выпускников, было очень приятно с ней пообщаться. Литературу XIX века читали Марина Ивановна Щербакова и Вадим Владимирович Полонский (ИМЛИ РАН).
Из всех литератур особенно запомнилась зарубежная литература XIX века, потому что мы ездили на лекции в МГУ к Ирине Юрьевне Поповой и сдавали экзамен с группой из МГУ. Но если у нас сессия в ПСТБИ всегда заканчивалась перед Рождеством, то в МГУ начиналась после святок, поэтому у нас было две недели каникул, за которые можно было хорошо подготовиться. В программе были Диккенс, Теккерей, Бальзак, сестры Бронте, Флобер – в общем, весь цвет «зарубежки». Это был, наверное, единственный список к экзамену по литературе, который я прочитала полностью.
Конечно, изучали мы и иностранные языки. Три года у нас был английский язык, потом на четвертом курсе древнегреческий язык (преподавал М. В. Асмус, ныне иерей), а на пятом – латынь. Все это мне очень сильно помогло в дальнейшем учиться в аспирантуре.
Думаю, вы уже устали от перечисления всех этих филологических дисциплин, но ведь это еще не все. На протяжении пяти курсов были у нас лекции и по истории (зарубежной и русской), и по философии. По истории нам читали лекции Д. В. Деопик, А. В Постернак (ныне иерей), М. Н. Воробьёв, Б. А. Филиппов. Зарубежной философии у нас не было: не влезла в расписание, а вот русская была. Была и педагогика, и методика преподавания русского и литературы. К пятому курсу у Института появилась аккредитация и еще добавились предметы, положенные по стандарту, например, политология и правоведение.
И это мы еще не говорили о богословских дисциплинах.
– Действительно. А что запомнилось из богословских дисциплин – кто и как преподавал?
– Когда я училась, катехизис и догматическое богословие были отдельными дисциплинами. По году изучали Четвероевангелие, Апостол и Ветхий Завет. Семинары по Четвероевангелию и лекции по догматике вел иерей (ныне протоиерей) Николай Емельянов. Помню, меня на зимней сессии переклинило, и я отцу Николаю на экзамене по догматике доказывала, что диакон – это не степень священства, потому что не может совершать Таинства, хотя на самом деле прекрасно знала, что степеней священства три. Отец Николай тогда со мной намучился, но в итоге тройку поставил и отпустил, а летом я уже сдала нормально – на пять.
В то время все сдавали итоговый государственный экзамен по Новому Завету. Среди принимавших его помню отца Георгия Ореханова (1962 – 2020), он же у нас вел историю Русской Церкви XX века.
Введение в Литургическое Предание вел ректор института протоиерей Владимир Воробьёв, Катехизис читал отец Олег Давыденков. Я попала в то время, когда наши преподаватели, которые впоследствии написали учебники по своим дисциплинам, на нас их «отрабатывали». Сначала это были расшифровки лекций в формате А4, без авторской правки. Кто-то их записывал, расшифровывал, потом все это в институте издавалось, так что можно было готовиться к экзаменам по этим распечаткам.
Лекции по истории Церкви нам читал протоиерей Валентин Асмус, а по истории Русской Церкви – Владислав Игоревич Петрушко. Но на экзамене нам повезло, мы сдавали не самому Владиславу Игоревичу, а отцу Александру Щелкачеву и Андрею Николаевичу Павлову. Вообще сдать с первого раза экзамен про истории Русской Церкви было сложно, недаром часто принимавшие вместе В. И. Петрушко и А. Н. Павлов назывались у студентов «Петропавловская крепость». Я тоже в зимнюю сессию сдала не сразу, потом пересдавала, а вот в летнюю повезло больше: удалось сдать с первого раза на тройку.
И если уж вспоминать про пересдачи, то была еще у меня забавная ситуация с пересдачей по истории русской религиозной философии. Экзамен был весной на пятом курсе, с датами вышла какая-то путаница, и мы узнали об экзамене накануне. Сдавать я, конечно, пришла, но билет попался совсем незнакомый, поэтому пытаться отвечать не стала. К пересдаче я готовилась изо всех сил: почему-то мне очень хотелось получить «пять», а Леонид Иванович (Л. И. Василенко, 1946–2008) тем, кто пересдавал, ставил на балл ниже. Но у него же, если идешь отвечать первым без подготовки, можно было получить на балл выше. Вот у меня и был расчет: вызубрить все и пойти отвечать первой. Так и получилось. Я пошла отвечать без подготовки, и, когда Леонид Иванович сказал: «Отвечали вы на пять, но поставлю четыре, так как пересдача», я ему напомнила: «Но я же без подготовки». Он несколько растерялся – как поступить? – но потом решил задать дополнительный вопрос: «Если ответите – поставлю пять». Ну, я и ответила. И получила желанную пятерку.
На втором курсе у нас была литургика, лекции проводила Мария Сергеевна Красовицкая. Сравнительное богословие читал Валентин Николаевич Васечко, ныне протоиерей, тогда еще он не был рукоположен. Иконоведение, конечно, протоиерей Александр Салтыков, мы на пятом курсе ездили слушать его в МГУ (у всех этот курс был на первом курсе, но в нашу программу дисциплина на первый курс не вмещалась). А Сектоведение с Александром Леонидовичем Дворкиным, это была песня – очень интересно было! В Татьянинский храм при МГУ ездили слушать лекции по истории поместных Церквей к отцу Максиму Козлову, потом ему же сдавали. Он перед собой сажал трех девочек-филологов и спрашивал всех сразу; кто первый бойко отвечал, тому зачет – такая система позволяла принимать быстро и не мучить каждого в отдельности.
Изучали мы и библейскую археологию, и патрологию. В общем, у нас была такая насыщенная программа обучения, что все дисциплины не уместились на одной странице вкладыша к диплому.
– Много вас «полегло» на поле брани с такими объемами предметов?
– На первый курс нас поступили 15 человек, а на 5 курсе на защиту вышли четыре. Три девочки ушли в академ и доучились позже. Но всего нас защищалось 12 человек: к нам в группу приходили со старших курсов, тоже из академов или отчисленные и восстановившиеся. Насколько я помню, отчислялись многие из-за несданных исторических дисциплин. Нам говорили: «Раз вы историко-филологический факультет, то должны знать историю», – а мы пытались объяснить, что факультет-то один, но отделение у нас другое. Кстати, когда я уже начала работать, факультет разделился на два: исторический и филологический. Вообще для меня, отличницы в школе, во время учебы в ПСТБИ было счастьем сдать экзамен хотя бы на три, главное – сдать. Правда, филологические дисциплины я все же сдавала в основном на пять.
– А что еще запомнилось из студенческой жизни?
– Интересно было присутствовать на заседаниях Ежегодной богословской конференции. Из масштабного очень запомнились годичные Акты 18 ноября. Обычно они проходили в Первом Гуманитарном корпусе МГУ. Пятилетие было во Дворце культуры МГУ. Позже появился Зал Церковных Соборов при Храме Христа Спасителя. На Акты нередко приезжал патриарх Алексий II. Помню, как раз на пятилетие я взяла с собой фотоаппарат. Студенты сидели на дальних рядах, но я набралась смелости и довольно близко подошла к трибуне, чтобы сфотографировать Патриарха. Мне всегда было очень интересно на этих Актах, потому что это было место, где все встречались – обычно мало кого видишь, у всех свои пары, свои факультеты, а тут такое общее собрание.
Кстати, в те годы дипломы об окончании выдавали именно на годичных Актах. У меня с этим связана отдельная история. В аспирантуру нужно было сдать копию диплома в июне, а готовили дипломы только к 18 ноября. И вот мы с Андреем Михайловичем Лотменцевым (не могу сказать, почему именно с ним) сидели в учебном отделе на Новокузнецкой и делали вкладыш с оценками к диплому. Потом отдали диплом на подпись отцу ректору, и он расписался синей шариковой ручкой. Потом у меня из-за этой синей ручки была проблема. Для аспирантуры надо было делать копию, заверенную у нотариуса, и первый нотариус, к которому я пришла, сказал, что из-за подписи синей ручкой заверить мне диплом не может, пришлось искать другого.
– Как случилось, что в аспирантуру Вы пошли в МПГУ?
– В то время в нашем институте аспирантуры не было. Да я как-то и не собиралась учиться дальше: думала, что поступить в аспирантуру нереально. Но получилось так, что курсовые и дипломную работу я писала под руководством Н. А. Николиной, а она в то время заведовала кафедрой русского языка филологического факультета МПГУ. И Наталия Анатольевна как-то в мае уже спросила, не хочу ли я поступить к ним в аспирантуру. Я радостно согласилась, помчалась в МПГУ узнавать, что для этого нужно, и успела в последний вагон, можно сказать, потому что прием документов там вот-вот должен был закончиться. В самой аспирантуре у меня уже был другой научный руководитель – Людмила Васильевна Николенко (1924–2006). Я оказалась у нее последней защитившейся при ее жизни аспиранткой. На вступительных экзаменах в аспирантуру я в полной мере оценила уровень образования, полученного в ПСТБИ: специальность без особых усилий сдала на отлично. И потом, во время учебы, я не чувствовала, что знаю меньше, чем выпускники других вузов, ведь у нас в институте вели занятия специалисты из МПГУ, МГУ, ИМЛИ... (К слову, еще одна девочка из нашей группы поступила и защитилась как раз в аспирантуре ИМЛИ.)
Параллельно с аспирантурой я работала в нашем Институте. На четвертом курсе у нас деканом стала Ирина Владимировна Бугаева, и она же заведовала кафедрой славяно-русской филологии. В конце пятого курса Ирина Владимировна мне предложила остаться работать на кафедре после выпуска, и когда я пошла в аспирантуру, то меня сильно не нагружала, говорила: «Учитесь, Таня!» Все сложилось хорошо, я защитилась в срок и продолжила работать в ПСТГУ, а Ирину Владимировну часто называю своим внештатным научным руководителем и вообще руководителем по жизни.
– Какой это год был, когда Вы начали работать в Институте?
– Это был 2001 год. Я оформилась на работу в августе, когда шли вступительные экзамены, и меня подключили к проверке письменных работ абитуриентов – изложений. Проверять их было сложно, но довольно весело, со временем мы с коллегами стали выписывать особо забавные фразы из изложений и сочинений и выпускали стенгазеты с этими высказываниями. Я приносила выписки на занятия по культуре речи и на занятия подготовительных курсов, чтобы показать, как не нужно писать. Несколько фраз я так часто пересказывала, что помню и сейчас: «В соборе он стоял впереди всех, около омона» (имелся в виду амвон); «Наденька, на дворе холодно, — сказал Лукьяныч тете Паше» (в оригинале: «Надень-ка…»); «В лодке было четверо: двое на веслах, двое в форме и товарищ Сухов».
– Не тяжело было совмещать преподавание и аспирантуру?
– Аспирантура – это был год учебы, затем сдаешь кандидатские экзамены и два года пишешь диссертацию. Совмещать было нетяжело: пока училась в аспирантуре, мне, как я уже упоминала, на кафедре давали небольшую нагрузку. Вела церковнославянский язык у вечерников и русский язык на дневном отделении у богословов. Вечерников в то время было много: только на богословском факультете набирали на курс 3 группы примерно по 25 человек. Это был период, когда много училось взрослых, работающих людей, так что вечерняя форма была востребована и на богословском, и на миссионерском, и на педагогическом факультетах. Это были студенты, которые осознанно пришли за богословским образованием, зрелые и интересные люди, с ними было приятно работать. Церковнославянский язык преподавался тогда на вечернем два года (по одной паре в неделю).
Когда я только начала преподавать, естественно, зарывалась во все доступные учебники и бегала за старшими коллегами с тетрадкой, спрашивала обо всем, набиралась опыта. Этот опыт мне потом помог сдать кандидатский экзамен по специальности: одним из заданий был анализ древнерусского текста, а за год преподавания церковнославянского у меня знания по грамматике хорошо уложились в голове. Между занятиями у дневников и вечерников у меня бывали перерывы по 5 часов, которые я проводила в основном в учебной части, набирала там диссертацию, потому что дома у меня тогда не было компьютера. Дома писала текст на листочках, а потом в учебной части перепечатывала.
И. В. Бугаева стала вводить меня в научную жизнь, брать на конференции, поскольку для защиты диссертации нужна апробация результатов и публикации. Первая конференция, куда мы поехали, была в Иваново. Я переживала, что меня дома не отпустят, потому что мама обычно трепетно к этому относилась. А тут она вдруг совершенно спокойно одобрила эту поездку. Потом мы с Ириной Владимировной ездили в Нижний Новгород, Курск, выступала я и на конференциях в Москве.
В декабре 2004 года у меня успешно прошла защита диссертации по теме «Лексические особенности жизнеописаний новопрославленных святых Русской Православной Церкви».
– Эта тема исключительно филологическая или и богословская тоже? Тип исследуемых текстов заставляет предположить, что выводы могут быть интересны богословам, которые занимаются агиологией.
– Один и тот же текст можно изучать с разных сторон. Я защищалась по специальности «Русский язык», поэтому работа была именно филологическая: я исследовала словарный состав текстов, анализировала тематические группы лексики, наиболее характерные для церковной жизни (храм, богослужение, священно-церковнослужители), сопоставляла значения рассматриваемых слов в церковной литературе с их значениями в общелитературном языке; изучала, как лексика жизнеописаний толкуется в словарях современного русского языка. Отдельная глава была посвящена наименованиям людей и именам собственным. Например, задумывались ли вы над тем, что официальные именования светского человека имеют гораздо меньше вариантов, чем формула именования священнослужителя? Допустим, у именования «академик Виктор Владимирович Виноградов» могут быть варианты: академик Виктор Виноградов, академик Виноградов, а вот именование «священномученик Августин (Беляев), архиепископ Калужский» имеет гораздо больше вариантов: священномученик Августин (Беляев), священномученик Августин, архиепископ Калужский Августин (Беляев), архиепископ Калужский Августин, Калужский архиепископ Августин (Беляев), Калужский архиепископ Августин, архиепископ Августин (Беляев), архиепископ Августин.
Кроме того, если синонимичной заменой номинации «академик» может служить только, пожалуй, слово «ученый», то на епископское достоинство архиепископа Августина будут указывать также слова: Высокопреосвященный, Преосвященный, владыка, святитель. Такое разнообразие номинаций и возможность варьирования формулы имени приводит к тому, что появляются целые номинационные ряды. Так, святитель Лука Крымский в книге о нем имеет 74 разных именования[1]. Возможно, богословам это тоже будет интересно.
– Что-то изменилось в Вашей жизни после защиты?
– Глобальных изменений не было, разве что повысили до старшего преподавателя, увеличилась нагрузка и добавилась выплата за ученую степень (смеется). В целом, так же вела занятия, участвовала в конференциях, например, регулярно выступала на Рождественских чтениях в Москве. Кстати, именно там меня приметила Людмила Павловна Медведева, она тогда заведовала отделом богослужебных книг Издательства Московской Патриархии. Людмила Павловна меня позвала попробовать у них поработать. И с 2008 года я стала работать не только в ПСТГУ, но по совместительству и в Издательстве.
В какой-то момент меня в Институте привлекли к работе с «филиалами» в других городах, нужно было ездить туда проводить консультации по церковнославянскому языку и принимать экзамены. Студенты центров дистанционного обучения – это те же заочники, только не они к нам приезжали на сессию, а преподаватели приезжали к ним. Я успела съездить в Ростов-на-Дону (три раза), в Архангельск, Уфу, Кемерово и Южно-Сахалинск. Потом эти филиалы закрылись; кажется, это было связано с требованиями к получению аккредитации.
Уфа отличилась тем, что я ее почти не увидела – очень напряженный был график работы. Ростов-на-Дону запомнился тем, что это было мое первое путешествие на самолете. Ростовский филиал был самый большой, туда приезжало несколько преподавателей-предметников сразу, и очень необычно было мне, начинающему преподавателю, сидеть вечером за одним столом, пить чай и беседовать с Виктором Петровичем Легой или Антоном Сергеевичем Небольсиным.
В том же Ростове-на-Дону такой случай был: мы ужинали с Натальей Геннадьевной Головниной, а в это время в больнице, на территории которой был филиал, произошел небольшой пожар и выключился свет. Наталье Геннадьевне пришлось проверять контрольные по патрологии при свечке. Потом мы также при свечах собирали чемоданы, потому что рано утром надо было уже ехать в Москву.
В Кемерово я была зимой, в минус 30. Но почему-то мороз особо не ощущался, можно было спокойно по улице между зданиями пробежать без верхней одежды.
– А Южно-Сахалинск чем запомнился?
– Туда я летала в мае. Получилась очень интересная поездка. Тогда епископом Южно-Сахалинским был владыка Даниил (Доровских), а его брат, игумен Тихон, впоследствии возглавивший эту епархию, сдавал мне экзамен (сейчас владыка Тихон – митрополит Орловский и Болховский). Вообще их было трое братьев (еще игумен Серафим (Доровских; 1957–2021), но к тому времени он уже не служил на Сахалине), и они родом из Воронежа. Моя мама тоже из Воронежской области, а наши тамошние родственники видели игумена Серафима в храме в Воронеже, куда он приходил, когда приезжал проведывать свою маму.
Сотрудники филиала меня спросили, что бы я хотела посмотреть в Южно-Сахалинске, и я попросила отвезти меня к Охотскому морю: я никогда не видела моря до этого. Дорога была очень красивая, по пути показали мне озеро Тунайча, но вот видом моря полюбоваться не удалось: спустился туман.
В этой же поездке пришлось выручить местный краеведческий музей. У них сорвалось мероприятие на День славянской письменности, и сотрудница музея, наша студентка, предложила мне провести лекцию, посвященную истории создания славянской азбуки. Хорошо, что у меня с собой был учебник, чтобы память освежить, так что про святых братьев Кирилла и Мефодия я им подробно рассказала. Мне потом выдали грамоту в благодарность и провели экскурсию по краеведческому музею, который располагается в очень красивом здании, построенном японцами в 1937 году.
– Татьяна Александровна, Ваш труд в церковном издательстве – это одна из возможных профессиональных траекторий наших выпускников-филологов. В чем заключается Ваша работа?
– У нас есть два основных направления. Первое – это выпуск Священного Писания и основного корпуса богослужебных книг. До появления возможностей компьютерного набора все богослужебные книги церковнославянской графики подготавливались к печати фототипическим способом с сохранившихся дореволюционных образцов. В конце ХХ века стало возможно издавать книги в новом церковнославянском наборе, поэтому Отдел стал выпускать богослужебные книги, заново набранные, с исправлением ошибок. Ведь бывали ошибки, которые повторялись из издания в издание, потому что именно такое издание было выбрано для воспроизведения, тогда как в других изданиях, тоже синодальных, этих ошибок не было. В процессе работы над книгой мы анализируем книги синодальных типографий разных лет и при необходимости вносим исправление в современную книгу. Самой первой моей работой была подготовка к переизданию в новом наборе Минеи общей, позже я готовила к изданию Ирмологий, Канонник, Службы на каждый день Страстной седмицы.
Книги, изданные в разные века в Московской и Санкт-Петербургской синодальных типографиях, в типографии Киево-Печерской лавры, часто имеют разные орфографические традиции, поэтому одна из сложностей нового набора заключается в выборе наиболее подходящего орфографического варианта, которому можно будет следовать при редактировании других богослужебных книг, чтобы сохранить единообразие. Когда эти варианты перестали умещаться у меня в голове, я решила изложить свои наблюдения в виде статей. Большая часть опубликована в «Журнале Московской Патриархии» в 2015 году, часть материала вошла в сборники Ежегодной богословской конференции ПСТГУ.
Второе направление работы – издание новых богослужебных текстов, утверждаемых Священным Синодом Русской Православной Церкви. Эти тексты нужно вычитать, расставить ударения, поправить грамматику, где необходимо, перевести в церковнославянскую графику. Есть сайт «Новые богослужебные тексты», на котором после редакторской подготовки размещаются все новые утвержденные тексты. Часть новых акафистов издается отдельными книжечками, службы печатаются в Дополнительной Минее, молитвы включаются в молитвословы и т. д.
Когда я была в отпуске по уходу за ребенком (сначала одним, потом вторым), то в университете несколько лет не вела занятия, а в издательстве меня отдыхать не отпустили и разрешили работать из дома. Было очень здорово летом в лесу с коляской читать верстку книги. Дети уже школьники, но с тех пор я так и работаю из дома, это очень удобно.
– Очень интересно, видно, что труд в издательстве – это большая и напряженная работа. Есть при этом ощущение, что для Вас по-прежнему важна и интересна именно работа преподавателя. Насколько удается себя в этом реализовать сейчас?
– Несколько лет я преподавала в ПСТГУ только «Русский язык и культуру речи», и это было очень, скажем так, «неудобно», приходилось разрываться между двумя направлениями. Теперь я уже четвертый год веду только свой любимый церковнославянский язык у студентов факультета церковных художеств и делаю это с большой радостью. (И добираться до работы недолго: раньше факультет жил рядом с Поклонной горой, а сейчас он обосновался недалеко от Сретенского монастыря.) Студентам этого факультета особенно важно правильно писать на церковнославянском: надписи на иконах, на стенах храмов должны быть грамотными; исправить ошибку под куполом храма гораздо труднее, чем опечатку в книге.
Еще я третий год провожу занятия по церковнославянскому языку для взрослых в воскресной школе при храме святителя Николая в Кузнецах. Сначала занимались очно, но в период пандемии занятия перетекли в онлайн, там и остались. Мы разбираем богослужебные тексты, чтобы лучше понимать их смысл. Начали с утренних и вечерних молитв, разобрали молитвы ко Святому Причащению, в прошлом году читали текст Литургии св. Иоанна Златоуста, в этом году много занятий посвятили псалмам в богослужении. Мы учимся видеть красоту церковнославянского языка; знакомые, казалось бы, тексты открываются с новой стороны. Слушатели мои говорят, что им нравится.
– Вы со своим супругом, священником Николаем Левшенко, – одна из университетских пар, оба выпускники ПСТГУ, но с разных факультетов. Как вы познакомились?
– Как я уже упоминала, дома у меня не было компьютера, поэтому и диссертацию, и статьи, и какие-то учебные материалы я готовила в учебной части. Там я в впервые и увидела своего будущего мужа. Он в 2005 году пришел восстанавливаться на богословский факультет. Отец Николай когда-то отучился первый курс в ПСТБИ и затем поступил в Консерваторию. После получения музыкального образования вернулся уже в ПСТГУ на вечернее отделение. Сразу скажу, что церковнославянский я у отца Николая не вела, он не был моим студентом.
Целый год мы друг на друга издали посматривали, а в сентябре 2006 года он попросил разрешения проводить меня после вечерней службы из Кузнецов. Я согласилась и думала, что он меня только до метро проводит, поэтому не торопилась попасть в метро. Но в результате отец Николай поехал провожать меня до дома в Королёв и сам вернулся домой только за полночь. Позже он мне рассказывал, как долго искал телефон-автомат, чтобы позвонить домой и предупредить, что он не пропал и с ним все в порядке.
Вся моя жизнь после школы была тесно связана с Институтом и с Николо-Кузнецким храмом, поэтому еще до знакомства с отцом Николаем я все ходила и молилась: «Господи, пошли мне жениха из Кузнецов!» Помню, однажды мамин духовник предлагал мне познакомиться с семинаристом из Кирова. А я думаю: «Ну, зачем мне в Киров? Я не хочу уезжать далеко от дома», – и знакомство не состоялось. А я продолжала молиться и надеяться. И вот, Господь даровал нас с отцом Николаем друг другу. В этом году отметили 15 лет семейной жизни.
Поженились мы в январе 2008 года. Венчал нас протоиерей Владимир Воробьёв, было торжественно, и особенно запомнилось, что весь январь в тот год не было снега, а в день венчания, 20 января, пошел снег и все вокруг было белоснежным, красивым.
– Татьяна Александровна, а Вы сохранили общение со студентами из своей группы?
– Да, частично сохранила. Например, со мной училась Мария Ермилова (в девичестве Николаева) – жена иерея Павла Ермилова (клирик Николо-Кузнецкого храма, доцент кафедры систематического богословия и патрологии ПСТГУ), мы с ней в Николо-Кузнецком храме видимся. Из нашей группы и старший преподаватель кафедр романо-германской филологии и славянской филологии Анна Вячеславовна Черткова, которая, так же как и я, стала работать в ПСТГУ сразу после выпуска. Еще одна наша однокурсница, Елизавета Александровна Тихонова, работает в воскресной школе храма святителя Николая в Толмачах, где сейчас служит мой муж. С кем-то в соцсетях общаемся. Почти у половины из нашего выпуска мужья – священнослужители. Самое удивительное было, что когда на волне 30-летия Университета мы решили собраться группой, то наше общение выглядело так, как будто мы лишь вчера закончили учиться и недавно расстались, хотя на самом деле с некоторыми не виделись больше 20 лет. Было реальное ощущение, что мы друг другу родные люди.
Беседовала Дарья Абрамова
Отдел информационных коммуникаций
[1] Марущак Василий, протодиакон Святитель-хирург: Житие архиепископа Луки (Войно-Ясенецкого). М., 1997.
