Текст: Прот. Владимир Воробьев, ректор ПСТГУ
Начало XX в. в России было ознаменовано предчувствием грядущих грандиозных катаклизмов, долженствующих в корне изменить все бытие страны. Созданная веками величайшая в мировой истории православная империя изобиловала противоречиями во всех сферах своего бытия, в том числе – и в церковной жизни.
Имея в начале XX в. более 1000 монастырей, примерно 50 000 приходских храмов, 50 семинарий и 4 Духовных Академии, 28 православных миссий и около 40000 церковноприходских школ 1, Россия была с одной стороны Святой Русью, с другой – в значительной мере была подготовлена к революции, к отречению от Христа. Оборачиваясь назад в конце XX столетия, невозможно не увидеть величия русской славы в XIX веке, множество святых подвижников, замечательных святителей, миссионеров, величайшую православную культуру, мировую богословскую школу.
Но в то же время нельзя отрицать сильнейший процесс духовной деградации и в народе, и в монашестве, и в духовенстве. Потерю внутреннего духовного делания основной массой русского монашества отмечал еще святитель Игнатий (Брянчанинов)2, утрата евхаристической жизни была столь разительной, что причащение Святых Христовых Таин один раз в год было практически общей нормой. Подлинная христианская жизнь слишком часто подменялась традиционно-христианским бытом с привычным обрядовым оформлением. Жизнь и деятельность приходского священника была посвящена обычному совершению церковных служб, исполнению треб, преподаванию Закона Божия в школе, заботе о хлебе насущном для своей, как правило немалой семьи, поддержанию в должном порядке приходского храма. Прекрасен, трогателен и глубоко поучителен характерный образ простого русского пастыря, милостивого, кроткого и смиренного, целомудренно, с верой и молитвой совершающего свой нелегкий подвиг.
Великое множество таких заурядных русских священников стало священномучениками во время гонений, последовавших при советской власти. Народ любил их и научался у них христианской нравственной жизни. Но не все были добрыми пастырями, что обнаружилось в советское же время обновленческим предательством. Соответственно этому значительная часть народа предала свою веру, допустила разграбление храмов и монастырей, аресты и убийства священников, поругание и уничтожение святынь, а многие из различных народных слоев стали активными деятелями или пособниками большевизма. Неслучайно преподобный Серафим Саровский, Оптинские старцы, святой праведный Иоанн Кронштадтский (ФОТО 3) звали народ к покаянию, к частому причащению Святых Христовых Таин, предсказывали грядущие на Россию бедствия. Много было прекрасных пастырей, но в целом духовный кризис в народе не был преодолен, т. е. пастырская задача в общецерковном масштабе не была выполнена.
Эта задача имела две составляющие: первая – духовное преображение каждого отдельного человека, что достигается личным подвижническим примером пастыря и его душепопечительской деятельностью, и вторая – необходимое преобразование всего строя церковной жизни и жизни православного общества, что является, конечно, задачей соборного церковного разума и архипастырского возглавления Церкви по преимуществу. Но поскольку в этой своей части Церковь была в значительной степени парализована в период синодального строя управления, а царская инициатива в устроении Церкви при многих своих замечательных проявлениях все же не была адекватна потребностям времени, получалось, что и эта вторая проблема практически могла решаться главным образом на уровне приходского духовенства. Это обстоятельство предопределяло собой неуспех в целом и возникшие в последующей истории коллизии, но ясно очерчивало огромное поле пастырской деятельности.
Самым ярчайшим и многозначительным примером такого “сверхдолжного” пастырского служения была деятельность протоиерея Иоанна Кронштадтского. Личным подвигом стяжав необыкновенные благодатные дары, приобретя в народе ни с чем несравнимый авторитет бесчисленными чудесными исцелениями, отец Иоанн, будучи приходским священником, не имея на то никакого призвания “от человеков”, от священноначалия, принял на себя инициативу преображения народной церковной жизни. Дар чудотворений и грандиозность совершенного им дела ставят его в один ряд с великими святыми первых веков христианства. Ситуация, в которой действовал он, по-человечески была безнадежна, но своей пламенной верой и молитвой он привлек силу Божию и совершил невозможное.
В то время, когда Церковь была лишена своей земной главы – Патриарха, а Святейший Синод уже более ста лет занимался одними почти текущими административными делами, отец Иоанн по промыслу Божию стал духовным вождем народа, “Всероссийским Батюшкой”. Он вновь поставил в центр жизни Божественную Евхаристию и стал властно звать народ к покаянию и к Святой Христовой Чаше. Многие осуждали его смелость, но народ безошибочно узнал в нем святого. Масштаб личности и деятельности отца Иоанна делал его всероссийским пастырем, и он указал путь пастырского служения множеству епархиальных епископов и приходских священников, призывая их выйти из рамок традиционного церковного быта, не оставаться церковными администраторами или формальными требоисполнителями.
Его пример и образ обязывал к личному подвигу, к благодатному преодолению рутинной жизни, называвшейся православной, но в действительности довольно быстро удалявшейся от живого общения со Христом. Этому формальному христианству отец Иоанн противопоставил свою жизнь во Христе, убеждая всех не медля последовать за собою в борьбе с надвигающимся на Россию злом.
Другой путь был намечен в конце XIX – начале XX века группой священников и мирян3, которые видели выход из “исторического застоя” в идейно- и организационно-преобразовательной деятельности. Их умозрительные разработки, во многом не лишенные здравого смысла и богословской образованности, не будучи, однако, основаны на личном подвиге и благодатном знании, во многом стали теоретической базой для будущего обновленчества и модернизма, надолго скомпрометировавших рациональный подход к решению церковных проблем на всех уровнях церковной жизни. Подлинная жизнь во Христе, указанная отцом Иоанном Кронштадтским, в обновленчестве была подменена декларативным оживлением церковной традиции, пресловутой “Живой церковью”.
Уже в вопросе восстановления патриаршества реформаторы-предшественники обновленцев заняли резко отрицательную позицию, противопоставляя значению личного подвига, к которому призывался Патриарх, – прогрессивно-демократический строй управления Церковью 4.
На Всероссийском Поместном Соборе Русской Православной Церкви 1917–1918 гг., восстановившем патриаршество и избравшем святого Патриарха Тихона, большое внимание было уделено реформе церковно-приходской общины и многим другим проблемам, которые стояли перед Церковью в связи с нормализацией всего строя церковной жизни. Но все эти труды и решения Собора по существу были сметены ураганом настигшего Церковь гонения. Время для церковных реформ было упущено, и снова оставался только путь личного подвига, указанный древними и новыми святыми, мучениками первых веков и святым праведным отцом Иоанном Кронштадтским.
На этот путь Господь призвал и отцов Собора 1917–1918 гг. Некоторые из них в очень скором времени засвидетельствовали свою верность Христу исповедничеством и мученичеством. Святой Патриарх Тихон, другие святители, старцы и духовники стали звать народ к покаянию и частому причащению Святых Христовых Таин.
Гонение на Церковь началось сразу после Октябрьской революции 1917 г. Сначала оно носило характер кровавой расправы над “попавшимися под руку” клириками, затем под руководством Л.Д. Троцкого, В. И. Ленина и Политбюро 5 проводятся всероссийские кампании по вскрытию мощей и изъятию церковных ценностей, грандиозные процессы московского и петроградского духовенства (аналогично и во многих других областях), потом был взят курс на полную ликвидацию Церкви всеми способами. Расколы, всевозможные провокации, массовые аресты, пытки, расстрелы. По современным данным к началу Отечественной войны 1941 г. было закрыто 90% храмов, все монастыри, все церковные учебные заведения 6.
Трагедия нарастающего гонения послужила к очищению Церкви. Большинство маловерных мирян отреклись от веры или отошли от Церкви. Неутвердившееся в подвиге духовенство под угрозами расправы ушло в обновленчество . Нельзя сказать, что оставшиеся в “тихоновской” Церкви представляли собой монолитную массу, но духовно-церковный уровень “тихоновцев” был уже совершенно иной. Практически сразу или очень быстро отпала большая часть внешне-организационных вопросов, административно-хозяйственная деятельность Патриарха, епископов, благочинных, настоятелей утратила свой масштаб вместе с потерей свободы, государственной поддержки, связи, земли, зданий и т.п. Но внутренняя жизнь христиан стала приобретать забытую с первых веков чистоту и подлинность. Оставаться в Церкви в это время нельзя было, основываясь лишь на любви к обрядам, на привычке к церковным традициям.
Чтобы быть христианином нужно было теперь жертвовать очень многим в жизни, а часто – и самой жизнью. Каждый епископ и священник оказывался перед выбором: или ценой предательства сохранить некоторое видимое благополучие, или же, оставаясь верным, идти в тюрьмы, в ссылки, в лагеря. Христианская жизнь с необходимостью становилась подвигом веры и верности Христу. В таком подвиге требовалась благодатная помощь Божия, руководство опытного духовника, пример стойкости, мужества, любви, терпения, смирения, кротости. Значение пастырского руководства, душепопечительской деятельности необыкновенно возрастало. Лишившись административно-хозяйственных забот и обязанностей, епископы и священники всецело отдались богослужению, молитве и душепопечению. Споры и реформы, предложенные в Предсоборном присутствии и на Соборе, ушли в прошлое.
Законное устройство прихода, возрождение церковно-приходской общины в том виде, в котором мыслили их профессора-богословы, стало теперь совершенно невозможным. Но зато у каждого ревностного пастыря – епископа, старца, священника появились духовные общины, состоявшие из преданных духовных чад, желающих жить в послушании духовнику, вместе с ним исповедовать свою веру и оставаться верными Христу, по-настоящему учиться у него духовной жизни. Будучи неофициальными, связанными со своим духовным отцом узами любви, а не формально, такие общины оказались менее уязвимыми для гонителей, они легко переходили в “катакомбы”, на нелегальное положение, укрывали и поддерживали своих пастырей, сохраняли святыни, священные сосуды, антиминсы, шили облачения, пекли просфоры, пели за богослужением и т. д. Еще незакрытые храмы были наполнены народом, составлявшим собою приход, но цементирующим ядром прихода становилась духовная община, состоящая из наиболее ревностных, преданных Церкви и своему пастырю христиан.
Суровая, трудная жизнь гонимых чад Церкви побуждала их искренне, со слезами молиться, надежду возлагать на благодатную помощь Божию, жить целомудренно и чисто, часто причащаться Святых Христовых Таин, ревностное служение Церкви и стояние за веру соединять с готовностью к арестам и ссылкам. Те, кто пережил первые годы гонений, всю жизнь потом вспоминали необыкновенный подъем, участниками которого сподобил их стать Господь, говорили, что это были самые счастливые годы их жизни. Тех христиан пасли святые пастыри – будущие мученики. Множество чудес совершалось по их молитвам. Их святая вера, любовь к Богу и к своим духовным чадам освещали потом весь жизненный путь пасомых. Наиболее активные общины иногда организовывали Братства – уровень легальности их был выше. Эти Братства уже не ставили своей задачей борьбу за трезвость или какие-либо иные социальные цели.
После революции главной целью всех таких общин и Братств было духовное воспитание христиан, способных жить по вере и стоять за веру в условиях гонений. В 1918 г. возник Совет объединенных приходов7, организованный и возглавляемый А. Д. Самариным (ск. 1932 г.) и Н. Д. Кузнецовым (ск. 1930 г.), ставивший своей задачей юридическую защиту храмов и монастырей, которым угрожало закрытие. Совет сформировал группу охраны Патриарха Тихона на Троицком подворье, когда Патриарху угрожала расправа. В 1919 г. по благословению св. Патриарха Тихона прот. Роман Медведь (ск. 1937 г.) учредил «Братство ревнителей православия»8, имевшее многочисленных братчиков и запомнившееся, пожалуй, как самое активное.
Братства и общины были по-своему организованны, но степень этой организации была разной. Обычно вся жизнь строилась вокруг храма и пастыря. Первой целью было богослужение, исповедь, обслуживание храма, нормой жизни была забота друг о друге, помощь болящим, престарелым, многодетным. Устраивались кружки, на которых насущным проблемам церковной жизни посвящались серьезные доклады. Бывало, что кружки тоже имели несколько уровней. Одним из ярких примеров такой деятельности является подвижнический труд известного еще до революции издателя “Религиозно-философской библиотеки” М. А. Новоселова (ск. 1938 г.)9. Замечательной чертой новоселовских кружков была их всецелая ориентация на святых отцов.
Хорошее представление об их духовной направленности дают Письма к друзьям” М. А. Новоселова10 – одна из нелегальных форм руководства и общения со своими учениками. Уже тогда зародилась машинописная издательская деятельность, которая впоследствии развилась в широкий “Самиздат”. Участниками этих кружков бывали молодые священники, но основной контингент их – студенты. Этой молодежи 20-х годов и пришлось потом принять на свои плечи основную тяжесть церковной жизни военного и послевоенного времени. Но и в конце 20-х – начале 30-х годов многие из тех студентов были арестованы, отправлены в лагеря и ссылки.
Очень скоро наступило время, когда пришлось тайно, по домам крестить, венчать, исповедовать, совершать литургию и даже хиротонии. Все монастыри были закрыты, и вполне естественно возникла мысль о тайном монашестве в миру. Изгнанным из монастырей иеромонахам иногда удавалось устроиться на приходе и служить в качестве приходских священников. Иногда такие «старички» тихо жили, укрываясь у своих духовных чад, и тайно служили, тайно же совершались монашеские постриги. Около них нередко собиралась нелегальная монашеская община, с виду ничем не отличавшаяся от обычных прихожан.
Тайные монахи работали в гражданских учреждениях, носили мирскую одежду, скрывали свои монашеские имена, нелегально исполняли свои правила и послушания. Их жизнь строилась вокруг духовника, совершавшего Божественную литургию, духовно окормлявшего и руководившего их. В это время распространяется и более широкая идея «монастыря в миру», высказанная впервые прот. Валентином Свенцицким (ск. 1931 г.).
Во времена гонений в первые века христианства, когда институт монашества еще не возник, существовал институт девственниц, который во многом был предшественником более позднего монашества, но был ориентирован на подвиг в миру. Девственницы организовывались при церковной общине и подвизались в служении милосердия. Для церковных служений некоторых из них поставляли в диакониссы – они помогали крестить женщин, причащать больных и т.п. Часто они отдавали свои имения церковной общине, служили епископам и пресвитерам. Это соответствовало монашеским обетам: безбрачию, нестяжанию и послушанию.
Вполне аналогичная ситуация возникла в ХХ в. в связи с началом гонения, которое очень быстро оставило женщин в Церкви в подавляющем большинстве. Именно женщины стояли в бесконечных очередях, чтобы сделать необходимые передачи своим арестованным духовным отцам, мужьям, сыновьям, братьям. Женщины ехали в ссылки, чтобы сопровождать и спасать от неминуемой смерти своих пастырей, давали приют гонимым и обеспечивали подпольную жизнь и церковную службу. Появилось много подвижников и подвижниц, непостриженных в монашество, но живших в монашеском послушании, безбрачии и нестяжании.
Были разные пастыри – епископы, монашествующие, белое духовенство и общины при них тоже могли быть разными: тайные монашеские, безбрачные, семейные, смешанные, более строгие, активные и организованные или менее деятельные, только лишь сохранявшие связь со своим духовным отцом. Но пока сохранялось единство «пастырь-община», сохранялась и церковная жизнь.
При этом вопрос о единстве пресвитера и епископа решался по-разному. В самые страшные годы гонений такая связь часто могла быть почти только духовной, т.к. епископ мог только молиться и благословлять свою паству из своего заточения. Нередко бывало и так, что священник сохранял эту связь, лишь поминая на литургии имя какого-то епископа. Эта страшная эпоха сильно поколебала территориальный принцип устройства церковной жизни: служили тайно там, куда сослали, и поминали «своих» епископов, т.к. местных епископов вовсе не было или не было известно, устоял ли местный епископ в православии или стал обновленцем.
Невозможно перечислить всех замечательных пастырей-подвижников того времени, поэтому придется указать лишь некоторые особенно известные духовные центры и особенно известные имена, преимущественно московских храмов
и окружающих Москву монастырей11. Среди них в 20-х годах следует назвать Смоленскую Зосимову Пустынь, где были старцы схиигумен Герман (ск. 1923 г.) и иеросхимонах Алексий (Соловьев) Затворник (ск. 1928 г.), известный тем, что вытянул жребий на патриаршество святому Патриарху Тихону. В Москве – Чудов монастырь, возглавляемый сначала епископом Арсением (Жадановским) (1874–1937), затем – будущим епископом Серафимом (Звездинским) (1883–1937), Данилов монастырь, возглавляемый архиепископом Феодором (Поздеевским) (1876–1937), Марфо-Мариинская обитель во главе со святой преподобномученицей Елизаветой и под Москвой – Серафимо-Знаменский скит, закрытый в 1924 г., возглавляемый схиигуменьей Фамарью (Марджановой) (1870–1936)12. Оптина Пустынь, закрытая в 1923 году, и старец преп. Нектарий, скончавшийся в Холмщине в 1928 г.
Из Московских пастырей довоенного (до 1941 г.) времени могут быть названы13:
прот. Иоанн Восторгов (ск. 1918 г.), иеросхим. Аристоклий (ск. 1918 г.),
прот. Василий Соколов (ск. 1922 г.), прот. Христофор Надеждин (ск. 1922 г.),
прот. Алексий Мечев (ск. 1923 г.), прот. Николай Смирнов (ск. 1922 г.),
прот. Василий Постников (ск. 1927 г.), прот. Александр Стефановский (ск. 1926 г.),
прот. Владимир Богданов (ск. 1931 г.), протопр. Александр Хотовицкий (ск. 1937 г.),
архим. Георгий (Лавров) (ск. 1932 г.), архим. Игнатий (Лебедев) (ск. 1938 г.),
прот. Владимир Воробьев (ск. 1940 г.), свящ. Сергий Мечев (ск. 1942 г.),
свящ. Александр Гомановский (в постриге Даниил) (ск. 1941 г.),
схиархим. Захария (ск. 1936 г.), архим. Серафим (Битюков) (ск. 1942 г.).
Большая часть епископов и священников-духовников к началу 30-х годов была арестована, выслана, многие скончались. Монастыри все были закрыты, монахи высланы. Духовный подъем начала 20-х годов был потоплен в слезах и крови.
В немногих оставшихся незанятыми обновленцами действовавших православных храмах особенно с конца 20-х годов, когда возникло разделение на сторонников митрополита Сергия (Страгородского)14 и оппозиционеров (т. н. непоминающих) и усилились репрессии большевиков, настроение было уже другим. Наиболее героически настроенные члены духовных общин последовали в ссылки и лагеря вслед за своими духовниками – тоже были арестованы. Оставшиеся еще на свободе старались притаиться. Посещать храмы стало опасно. В 1937–1938 гг. почти все духовенство было арестовано, огромная часть его была расстреляна. В это время молодежи и мужчин в храмах становится мало, доминирующий контингент – старушки, наименее интересные для ГПУ. Соответственно этому меняется и духовенство. На свободе остаются служить или наименее заметные и активные, или почему-то не арестованные священники. Их становится совсем немного, в то время как население городов, особенно Москвы, быстро растет. Количество прихожан, приходящихся на одного священника в городах, все время увеличивается. Духовные общины исчезают вовсе или остаются в небольшом составе в глубоком подполье. Нормы церковной жизни соответственно меняются. Причащение становится редким, вводится “общая исповедь”, часто со ссылкой на о. Иоанна Кронштадтского, хотя в действительности она является полной противоположностью тому, что делал Кронштадтский подвижник. Появляется практика массовых крестин, совершаемых через обливание, с использованием сокращенного чинопоследования. Среди прихожан все больше становится людей, не знающих святого Евангелия, не понимающих славянского языка, т. к. поучиться Закону Божию в дореволюционных школах они не успели. Часто – это недавние переселенцы из деревни в города, только еще осваивающие грамоту. Процент интеллигентных или достаточно образованных прихожан значительно уменьшается. Советская власть обкладывает священников непосильными налогами. В это время пастырская душепопечительская деятельность сохраняется только в виде исключения и бывает обычно совершенно законспирированной. Пастыри исповедники стараются поддерживать своих духовных чад, посылая письма, используя всевозможные оказии. Очень часто даже самые твердые христиане, уже прошедшие тюрьмы, лагеря и ссылки, прячут иконы и стараются внешне не обнаруживать свою веру, хотя отречение от веры по-прежнему считается самым страшным грехом. Отрекаться нельзя, но прятаться можно и должно – вот установка тех лет. Трудно представить себе, как могли бы христиане выжить дальше, если бы продлилось столь же жестокое гонение, но наступила война.
Причиненные ею бедствия, горе быстро умножившихся вдов, сирот, матерей, потерявших на фронте своих мужей, отцов, сыновей властно повлекли людей в храмы. С другой стороны, Сталин понял, что война может кончиться поражением, если сохранится прежняя политика в отношении Церкви, т.к. на оккупированных территориях при немцах открылось множество храмов и монастырей, да и союзники требовали пересмотра репрессивной политики в отношении Церкви как условия открытия западного фронта. Сталин разрешает “избрать” патриарха, вернуть из лагерей некоторую часть духовенства. Это не означает конец репрессий – аресты продолжаются, но в значительно меньшем по сравнению с концом 1930-х годов количестве. Сразу после войны делается очевидным, что Церковь в лице ее высшего духовенства можно использовать в целях политической пропаганды в Западной Европе. Это диктует необходимость “церковного НЭПа”. Разрешается открыть несколько монастырей, семинарий. После смерти патриарха Сергия разрешается в 1945 г. приезд представителей автокефальных церквей на Собор, где будет “избран” новый патриарх путем открытого голосования, хотя допускается лишь один кандидат.
И все же это было началом нового периода церковной жизни. Очень характерным для него явлением было директивное “закрытие” обновленчества в 1946 г. и не менее директивный переход обновленческих епископов и священников в Патриаршую Церковь. Рукоположенных в обновленчестве быстро перерукополагали. Если обновленческий архиерей был женат, он становился протоиереем. Если не был официально женат, рукополагался в епископы. Те, кто был рукоположен до перехода в обновленчество, принимался “через покаяние”. При таком общем директивном переходе в юрисдикцию Московской Патриархии трудно предположить возможность неформального покаяния. А формальный переход недавних обновленцев не мог не принести свои плоды: 1) психологически узаконенную зависимость от агрессивно атеистической власти, готовность сотрудничать с ней; 2) вместо духовного подвига, стремления к духовному совершенствованию – забота о “духовной карьере” и материальной обеспеченности; 3) резкое снижение нравственного уровня духовенства.
Пастырское служение в этот и последующий (хрущевский) период претерпевает пагубное влияние обновленческого восприятия церковной и духовной жизни. В это время вновь открывается довольно большое количество храмов, монастыри, духовные школы. В городах храмы (все еще недостаточно многочисленные) переполнены народом. Все больше и чаще, несмотря на осуждение самого Святейшего Патриарха Алексия I, практикуется общая исповедь, сокращение богослужений и чинопоследований, формальное отношение к пастве. В немногочисленные духовные школы набрать учащихся становится непростым делом. Совет по делам религий тщательно следит за тем, чтобы в семинарии не могли поступить люди, имеющие высшее образование, обладающие выраженными способностями. Преимущества при поступлении имеют малограмотные и малоспособные, власти желают посвящения в сан людей явно порочных, понимая, что это самый мощный способ антирелигиозной пропаганды.
Присоединенные в 1939 г. западно-украинские области не претерпели советских гонений в той мере, что остальные территории СССР, и церковная жизнь не была там в такой степени разгромлена, как в других местах. Поэтому именно западно-украинские села в послевоенное время вплоть до самой «перестройки» давали очень большой процент семинаристов и ставленников. Самой большой в СССР по числу храмов была Львовская епархия (более 1500 храмов), но и она не могла “трудоустроить” свои кадры, и через некоторое время по всей России, в столицах и на периферии, появилось много священников западно-украинского происхождения. Они несли с собой крепкую православную традицию, но не имели за плечами того опыта гонений, который стал новым богатством Русской Православной Церкви. Менее известна и понятна им была проблема возрождения евхаристической жизни. Редкое причащение и запрет причащаться на Пасху и в Светлую седмицу, на Рождество, на Святках и в Крещение, в Родительские Субботы, в Прощеное воскресенье снова стали печальной “нормой”. Отчасти это объяснялось множеством народа в большие праздники, давкой, трудностями в проведении исповеди, но в то же время — обычный довод: “никогда у нас такого не было!” — выдавал уроженца западных областей хотя бы потому, что в русских городах еще помнили тот церковный энтузиазм, который в начале века дал мощный всплеск евхаристической жизни.
В послевоенное время в городах постепенно складывается новый тип духовенства, научившегося более или менее “ладить” с властью и потому допущенного к административным должностям в Церкви. Настоятели должны были организовывать новую церковную жизнь, ремонтировать порушенные храмы, строить церковное хозяйство. Появляется денежная заинтересованность, совсем забытая исповедниками и мучениками. Духовенство в эту пору обычно не бедствовало и даже относилось часто к зажиточной части населения, что не способствовало развитию духовной жизни и душепопечительской пастырской деятельности. Тем более ярко сияли отдельные оазисы церковной жизни, всегда связанные с личностью епископа или священника. Это были прежде всего замечательные духовники и старцы, чудом пережившие период жесточайших гонений и теперь выпущенные на свободу или каким-то образом избежавшие тюрем и ссылок:
св. епископ Афанасий (Сахаров) (ск. 1962 г.), митрополит Иосиф (Чернов) (ск. 1975 г.), митрополит Нестор (Анисимов) (ск. 1962 г.), архиепископ Вениамин (Новицкий) (ск. 1976 г.), св. архиепископ Лука (Войно-Ясенецкий) (ск. 1960 г.), архиепископ Ермоген (Голубев) (ск. 1978 г.), позднее — епископ Стефан (Никитин) (ск. 1963 г.), старцы Глинской пустыни схиархим. Серафим (Амелин) (ск. 1958 г.), схиархим. Андроник (Лукаш) (ск. 1975 г.), схиархим. Серафим (Романцов) (ск. 1975 г.), старцы в Ельце схиархим. Исаакий (Виноградов) (ск. 1980 г.), иеросхим. Нектарий (Овчинников) (ск. 1985 г.), архимандрит Севастьян (Фомин) (ск. 1966 г.) в Караганде, старцы Псково-Печерского монастыря иеросхимон. Симеон (Желнин) (ск. 1960 г.), схимон. Николай (Монахов) (ск. 1969 г.), иеросхим. Иоанн (Андреев) (ск. 1961 г.), иеросхимон. Михаил (Питкевич) (ск. 1962 г.), преп. Кукша Одесский (ск. 1964 г.), св. архимандрит Лаврентий (Проскура) Черниговский (ск. 1950 г.), схиигум. Сергий (Серебрянский) (ск. 1948 г.), около Ленинграда — иеросхимонах Серафим (Муравьев) Вырицкий (ск. 1949 г.), в Москве — прот. Александр Толгский (ск. 1962 г.), прот. Александр Скворцов, прот. Николай Голубцов (ск. 1963 г.), прот. Александр Ветелев, схиарх. Даниил (Климков) (ск. 1970 г.), иеромонах Павел (Троицкий) (ск. 1991 г.), прот. Тихон Пелих (ск. 1983 г.), в Новгороде — о. Александр Ильин (ск. 1971 г.), под Белгородом архимандрит Серафим (Тяпочкин) (ск. 1982 г.), архимандрит Таврион (Батозский) (ск. 1978 г.), архимандрит Иов (Кундря) (ск. 1985 г.), архиепископ Мелитон, архимандрит Борис (Холчев) (ск. 1971 г.), иеромонах Серафим (Орлов) (ск. 1975 г.), иеросхим. Сампсон (Сиверс) (ск. 1979 г.), прот. Владимир Смирнов (ск. 1981 г.), прот. Василий Серебренников (ск. 1996 г.), вернувшиеся после войны из эмиграции прот. Андрей Сергеенко (ск. 1973 г.), прот. Всеволод Шпиллер (ск. 1984 г.), прот. Борис Старк (ск. 1996 г.) и др.
Время пастырского служения этих подвижников было уже совсем другим —многое изменилось за минувшие 25–30 лет. Другой стала советская власть, не перестававшая преследовать Церковь, но сама теперь пожинавшая горькие плоды своих репрессий. Выросло новое поколение людей, ничего не знавших о вере в Бога, не слышавших о Евангелии, не умеющих по-настоящему различать добро и зло. Ложь, всевозможное жульничество и воровство стало необходимостью советской жизни, т. к. исполнить экономические требования власти было просто невозможно. Сама власть это сознавала и рассчитывала на существование “теневой” экономики. Советская идеология внушала с юности всем без исключения гражданам, что мораль относительна, абсолютного Добра, Любви, Истины не существует — это всего лишь удобные для наличного общества понятия.
Главным законом жизни новых поколений, воспитанных в советское время, стал закон собственных интересов. Людям, забывшим о Боге, было нетрудно усвоить, что убивать своих детей, делая аборты, жить в блуде и прелюбодеянии, воровать, обманывать, предавать, издеваться над стариками-родителями, пьянствовать, клеветать, доносить, лжесвидетельствовать и т. п. – все это вполне позволительно, если диктуется какой-либо личной выгодой.
Нравственная деградация народа — вот поразительно быстро достигнутый результат советских десятилетий.
После войны храмы стали наполняться людьми (в основном женщинами), которые все почти имели на совести много смертных грехов. Общецерковного обличения греха, свидетельства о его преступности, несовместимости с именем христианина не было. Не было книг, даже Евангелия нельзя было нигде купить. В этих условиях были неприменимы канонические нормы, с древности сформулированные Церковью. Реакция пастыря могла быть двоякой: или, закрывая глаза, пропускать всех через общую исповедь, через массовые часто довольно формальные крещения, или же любовию своей привлечь грешников к покаянию, снисходя к их немощи и гибельности окружающей жизни, открыть им путь ко Христу.
Может быть, никогда в такой мере, как в то окаянное время не были нужны пастырю любовь, милосердие, снисхождение. Пастырям приходилось на себя брать ответственность за неприменение установленных Церковью канонов, за катастрофическое ослабление покаянной дисциплины, за крещение и причащение маловерных, неприготовленных людей, за небывалый беспорядок в храме. С 1961 г., когда по повелению Хрущева была проведена реформа прихода, в результате которой хозяином прихода стал староста, а священник — только наемником, когда старост, казначеев, продавцов за церковным ящиком фактически назначали уполномоченный и райисполком, искренний священник стал бескровным мучеником, не имеющим права воспрепятствовать возмутительным беспорядкам и преступлениям даже внутри храма, даже во время богослужения. На клиросе часто пели неверующие и даже некрещеные наемники, храмовой кассой распоряжались жулики, забиравшие весь почти церковный доход себе, уполномоченному и райисполкому. Новые хозяева храма не позволяли причащать детей, при крещении регистрировали паспорта и доносили уполномоченному, за что нередко родителей выгоняли с работы. Тем, кто сам не пережил этой эпохи, трудно представить подвиг священника, который должен был, молча, своей любовию, верой, смирением, терпением победить в душе пришедшего в храм человека всю громаду лжи и преступления, проникавших даже внутрь церковных стен. Стоит вглядеться в лица выдающихся пастырей этого времени — столько безмолвного страдания и Христовой любви выражают их глаза. Многие из них были “распяты без гвоздей”, испытали гонения от лжебратий, претерпели множество скорбей, но пастырский подвиг их увенчан удивительными плодами — они приготовили путь новой эпохе — возрождению церковной жизни в России. Через пастырей последних десятилетий ХХ века должна была обильно действовать благодать Божия, чтобы в обстановке духовного и нравственного разложения общества и нации, находясь в тяжелом плену безбожного государства, преодолевая многочисленные соблазны и разделения, найти путь верности воле Божией, исполнить свой пастырский долг, осуществить духовное преемство с теми святыми мучениками, подвигами и именами которых так преизобильно украсилась Русская Православная Церковь в ХХ веке. Как только появились первые возможности, истинные пастыри снова стали создавать духовные общины, т.к. именно общины сохраняли церковную жизнь в наибольшей полноте, обеспечивали преемство поколений, выстаивали во время гонений и воспитывали новых ревностных служителей Церкви. Но внутри общинной жизни всегда есть, конечно, свои противоречия и проблемы. Главные из них являются отражением общецерковной ситуации: если удается сохранить верность Христу и Церкви, то это далеко не всегда соединяется с настоящим подвигом духовного делания – молитвой, борьбой со страстями, любовию, смирением и т.д. Нет условий для того, чтобы вести «тихое и безмолвное» житие, не хватает и пастырей, которые могли бы пристально следить и духовно воспитывать своих духовных чад. В результате, сохраняя веру и верность Церкви, духовные общины в миру редко могут достигнуть действительно высокой духовной жизни, преодолеть многочисленные искушения и соблазны. Отсюда – множество разделений, конфликтов, взаимное недоверие, неумение явить окружающим образ подлинной православной духовной жизни. Школу духовного возрастания, все же как-то (хотя не везде и не всегда) существовавшую в монастырях, сохранить в полуподпольной жизни духовных общин обычно не удавалось. Утвердить в исповедании Христовой веры, научить не совершать смертных грехов, т.е. жить, в основном соблюдая декалог Моисея, исповедуясь и причащаясь Святых Христовых Таин, – вот обычная задача пастыря-духовника общины. Научиться настоящей молитве, очистить душу от страстей, действительно отречься от мирских соблазнов и пристрастий, всецело предать свое сердце Богу и жить с Духом Святым – это удел немногих, редко достижимый в мирской жизни.
Так же как и в период гонений, теперь, восстанавливая свою жизнь, Церковь опирается прежде всего на подвиг духовных общин, которые, будучи руководимы своими пастырями, являются снова отборной частью церковного войска, ревностными тружениками на церковной ниве. Но было бы несправедливо забыть о том, что и во время гонений, и во время свободы храмы наполняются множеством прихожан, не принадлежащих к какой-либо общине, не являющихся в полном смысле слова духовными чадами какого-либо пастыря. Эта масса бабушек в платочках исповедовала свою веру в самые страшные годы. Не зная Евангелия, эти бабушки часто в тайне от родителей приносили в церковь крестить своих внуков, сохраняли православные обряды и традиции, помнили церковные праздники и шли в храм, не взирая на отряды милиции. Эти бабушки довольствовались общей исповедью и редким причастием, кое-как соблюдали посты и хранили иконы. Они не умели в диспутах отстаивать истины церковного учения, но имея детскую веру, в простоте своего сердца знали Бога. Они не умели воспитать в вере своих детей и внуков, но оставили в их памяти светлый образ православной жизни, христианского устроения сердца. Эта память сегодня помогла многим найти снова путь к Богу. Невзыскательная, менее деятельная, но более многочисленная паства тоже нуждалась в добрых пастырях. Не способная к подпольной, катакомбной жизни эта часть церковного тела окормлялась теми епископами и священниками, которые оставались на свободе и служили в немногих незакрытых храмах. Своей детской душой простой народ безошибочно определял добрых пастырей, за верность Церкви прощал многие недостатки и проступки тем из духовенства, кто как-либо пошатнулся, более всего ценил доброту, смирение и сострадательную любовь.
Пастырь-священник, окормляя эту церковно-неграмотную массу, оказывался перед мучительным вопросом буквально каждый день своего служения, «Как крестить детей неверующих родителей без церковных восприемников, зная почти наверняка, что ребенка больше никогда не принесут в храм? Как венчать практически неверующих молодоженов, пришедших в храм без всякого понимания смысла церковного таинства? Как отпевать неверовавших при жизни, хотя и крещеных людей? Как исповедовать и причащать женщин, сделавших около десятка абортов?» По строгости церковных канонов священник должен отложить совершение таинства в таких случаях, настаивая на необходимой, но практически невозможной катехизации, указывая на недопустимость профанировать таинство. Но если откажешь, мучительные укоры совести не дадут покоя: «Кому отказал? Тому, кого Бог привел в храм, как в последнее пристанище, из этого ада, наполняющего всю жизнь вокруг, тому, кто ничему не научен, никем не просвещен, кто, может быть, имеет сегодня единственный шанс прикоснуться к благодати Божией, кому более всего нужна любовь, милосердие, снисхождение». Пастырю советского времени приходилось брать на себя ответственность за нарушение буквального смысла канонов, за сокращение чинопоследований, за неизбежные ошибки в определении допустимого, но нужно было, совершая свое служение, мучительно отыскивая правый путь, вопрошать в молитве: «Такова ли воля Твоя, Господи?» Здесь полезно вспомнить слова, которые были написаны еще в 1929 г. священномучеником митрополитом Кириллом (Смирновым): “Не злоупотребляйте... буквой канонических норм, чтобы от святых канонов не остались у нас просто каноны. Церковная жизнь в последние годы слагается и совершается не по буквальному смыслу канонов”15 . Трудно теперь понять и оценить этот пастырский подвиг. Отказываясь от него, священник становился формальным исполнителем треб, отталкивающим приходящих людей холодностью своего сердца.
Девяностые годы ХХ века по Промыслу Божию стали эпохой «нового крещения Руси», возрождения церковной жизни. Тысячи храмов, сотни монастырей, десятки духовных школ открылись и заново были построены буквально за несколько лет. Вряд ли за все века христианства было еще время, когда с такой скоростью открывались монастыри и храмы. Вероятно, никогда не было такого взрыва христианского книгопечатания. Миллионы людей вновь назвали себя христианами, многие тысячи стали священниками. Воистину это – победная эпоха торжества Православия. Самое страшное в истории гонение не сломило христианского духа, воинствующее безбожие потерпело сокрушительное поражение. Гонению, ставившему цель уничтожение веры в Бога вообще, удалось «срезать» верхнюю часть «кроны» церковной жизни, корни же сохранились, хотя и получили большие повреждения. Сейчас мы наблюдаем закономерный процесс: прежде всего восстанавливается корневая система, затем начинают зеленеть и давать новые ростки ветви. Если продлится мирная жизнь, можно ожидать в свое время появления цветов и плодов.
Но радость победы веры омрачена столь же грандиозным крушением русской государственности, национальной, народной жизни. На смену кровавому гонению и тоталитарной тирании пришла невиданная прежде вакханалия разврата, воровства, коррупции, бандитизма, жажды личного обогащения любой ценой, даже ценой гибели своей страны, своего народа. Новое поколение духовенства, призванное в последние годы, героическим трудом почти уже справилось с восстановлением порушенных храмов и строительством новых в атмосфере глубочайшего экономического кризиса. Но справится ли оно с духовным, нравственным кризисом в сердцах людей? Новые постсоветские поколения молодежи напитаны столь отравленным воздухом, что сделать их настоящими христианами часто кажется невозможным. Всемирная дехристианизация и в России теперь действует методом подмены. Под видом христианской жизни все чаще воспроизводится что-то поддельное, по своей сущности христианству совершенно несродное. Подлинная жизнь в Духе Святом становится людям все более неизвестной и непонятной. Бурная внешняя деятельность административно-строительная, образовательная, благотворительная не заменяет собой сокровенной жизни духа – евангельской любви к Богу и ближнему, молитвы, смирения, кротости, чистоты сердца, мира и радости о Господе, того духовного совершенствования, которое одно только соединяет человека с Богом, открывает врата Царства Небесного. Но этой-то православной подлинно духовной жизни почти никто теперь не знает и не учит, в наше время «оскуде преподобный».
Добрые пастыри последнего времени снова стараются строить церковную жизнь на камне святой Евхаристии. Замечательно, что дух возрождения веры в Бога вдохновил и евхаристическое возрождение внутри церковной жизни. Все реже слышны запреты часто причащаться, причащаться на Рождество, Пасху. Напротив, быстро возрождается древняя традиция всем приступать к Святой Чаше в великие праздники, все больше делается причастников в воскресные дни. Евхаристическое движение с новой остротой ставит проблему исповеди. Исповедоваться перед каждым причастием, если причащаешься часто, если причастников много, приходится по-другому. Здесь тоже следует возродить древнюю практику общей покаянной молитвы, краткого прощения грехов и благословения на причастие для тех, кто живет церковной жизнью и не совершает тяжких, смертных грехов. При этом таинство покаяния для вновь пришедших из «страны далече», для тех, кто смертно согрешил или давно не причащался ни в коем случае не должно подменяться «общей исповедью», должно совершаться неторопливо и подробно.
Еще в те годы, когда из-за недостатка храмов и священников должное воцерковление заблудших было невозможно, по почину монастырей в церковную жизнь вошла практика ежегодного общего соборования, давно забытая на Руси. В прошлом веке таинство соборования обычно совершалось над отдельными умирающими на дому и воспринималось чаще всего как приготовление к смерти. Древняя традиция соборования ради исцеления и прощения забытых грехов вспомнилась в связи с затрудненностью полноценной индивидуальной исповеди.
Оказавшись перед внезапно открывшимся простором новых свобод и возможностей, ревностные пастыри, как в древности и в начале века, стали организовывать православные братства в разных епархиях Русской Православной Церкви. Братства стали получать и восстанавливать полуразрушенные храмы, открывать воскресные и общеобразовательные православные школы, опекать детские дома и приюты, помогать в больницах, открывать благотворительные столовые, устраивать летние детские лагеря и т. п. Они же должны были взять на себя заботу о финансировании своих инициатив и, таким образом, явились активной церковной силой в трудный начальный момент церковного возрождения. Однако, устойчивыми оказались только те братства, основой которых были церковные общины и пастырское духовное руководство. Как прежде, главным в жизни и деятельности священника и его общины остается вопрос о действительной жизни «со Христом и во Христе», в Духе Святом. Опыт пастырского служения в ХХ веке убедительно свидетельствует о том, что личный духовный подвиг пастырей является особенно необходимым для подлинной жизни Церкви.
____________________
Примечания
1 См. статью: А.В.Журавский. Приход Русской Православной Церкви в ХХ веке.
2 О необходимости Собора по нынешнему состоянию Российской Православной Церкви. Записки Епископа Игнатия Брянчанинова. 1862–1866 гг. // В кн.: Л.Соколов «Епископ Игнатий Брянчанинов». Киев, 1915. Приложения. С.63–64.
3 Диакон Георгий Ореханов. … // Диссертация на соискание ученой степени кандидата богословия. М., ПСТБИ, 1998.
4 Там же.
5 Архивы Кремля. В 2-х кн. / Кн.1. Политбюро и Церковь. 1922–1925 гг. М.–Новосибирск, 1997.
6 Прот. Владислав Цыпин. История Русской Церкви. 1917–1997. М., 1997.
7 Следственное дело Патриарха Тихона. М., 1997.
8 За Христа пострадавшие. М., 1997.
9 Религиозно-философская библиотека. Выпуск I-XXXIX. М.А.Новоселов. 1902–1917.
10 М.А.Новоселов. Письма к друзьям. М., 1994.
11 За Христа пострадавшие. М., 1997. Епископ Арсений (Жадановский). Воспоминания. М., 1995.
12 Епископ Арсений (Жадановский). Воспоминания. М., 1995.
13 За Христа пострадавшие. М., 1997. Епископ Арсений (Жадановский). Воспоминания. М., 1995.
14 Акты Святейшего Патриарха Тихона и позднейшие документы о преемстве высшей церковной власти 1917–1943. М., 1994.
15 Акты Святейшего Патриарха Тихона и позднейшие документы о преемстве высшей церковной власти 1917–1943. М., 1994. С. 654.
