Прошедшая 12 ноября 2021 года секция открылась докладом декана богословского факультета протоиерея Павла Хондзинского на тему «Богословие синодальной эпохи в богословии диаспоры: постановка проблемы».
Автор говорил о том, что в научной среде бытует мнение, согласно которому богословие русской диаспоры ХХ в. наследует преимущественно русскому религиозно-философскому ренессансу и в этом отношении должно быть противопоставлено школьному и святоотеческому богословию синодальной эпохи. Однако указанная точка зрения строится, как правило, на свойственном авторам начала ХХ в. отрицательном восприятии синодального строя в целом. В докладе выдвигается тезис о том, что наследие крупнейших богословов первой волны эмиграции — отца Сергия Булгакова и отца Георгия Флоровского — на самом деле тесно связано с богословием XIX — нач. ХХ в. и может считаться своего рода эпилогом и завершением намеченных богословами синодальной эпохи линий развития.
Секцию продолжил доклад Андрея Германовича Фирсова (ПГУПС, СПб) «Некоторые методологические проблемы изучения синодального периода истории Русской Церкви». В докладе констатируется, что в основе методологии изучения синодального периода истории Русской Церкви лежит тезис об огосударствлении Церкви и ее полном подчинении государству в XVIII-XIX вв. Между тем, результаты конкретно-исторических исследований заставляют сомневаться в обоснованности этой идеи. Необходима разработка новой богословски и исторически обоснованной концепции церковно-государственных отношений в Российской империи. Важным шагом на пути формирования такой концепции будет реконструкция особенностей функционирования системы церковного управления в синодальный период, при этом необходимо опираться, в том числе, на понимание специфики канонического устройства Церкви.
В сообщении на тему «“Синодальная система” в историографии: понятие и его интерпретации» Глеб Михайлович Запальский (МГУ) рассмотрел историографическое понятие «синодальная система» и его генеалогия. Критика церковной реформы Петра I раздавалась еще при его жизни, но обобщающее определение сложившемуся тогда порядку церковного управления было дано далеко не сразу. Слово «синодальный» впервые начинает использоваться применительно к этой системе в середине XIX в. в формате «синодальное управление (правление)». Под этим термином мог пониматься и период с 1721 г., и система власти. В 1860-1890-х гг. развиваются разные варианты понятия «синодальное управление». С начала XX в. вместе с резким ростом критики умножается число словосочетаний типа «синодальная форма управления», «синодальное устройство», «синодальный строй», «синодальный режим» и даже «синодальная церковь». Понятие «синодальная система» начинает распространяться только с середины XX в. в трудах эмигрантов, прежде всего в первом томе «Истории Русской церкви» И. К. Смолича. Это знаменует переход к более спокойному, преимущественно научному изучению темы. Постепенно «синодальная система» вытесняет другие словосочетания и в последние десятилетия становится одним из признанных терминов в исторических трудах отечественных и зарубежных авторов. В значительной степени «синодальная система» используется как критическое понятие – синоним подчинения Церкви государству, ее бюрократизации, неканоничности петровской реформы. Исследователи через него выражают собственную негативную оценку церковно-государственных отношений имперского периода или передают критику современников (которые сами это понятие не использовали). Некоторые авторы, оспаривающие подчиненность Церкви государству, понятие «синодальная система» не применяют. Есть и защитники этой системы, пишущие о ее достоинствах. При этом в разных случаях в понятия «синодальный» и «система» вкладываются разные смыслы.
Затем был заслушан доклад Александра Юрьевича Полунова (МГУ) «Взаимодействие с православным Востоком и планы расширения самостоятельности русской церкви в XIX в.». В докладе рассматриваются предложения руководителей Русской духовной миссии в Иерусалиме – Порфирия (Успенского), Антонина (Капустина) относительно мер, которые позволили бы Русской Церкви установить непосредственные контакты с патриархатами Востока, в частности, об учреждении должности апокрисиария (представителя русской Церкви при восточных патриархатах). Отмечается, что в этих проектах отразилось стремление расширить независимость Церкви от бюрократического надзора со стороны светских властей. Борьба за предоставление Церкви большей самостоятельности на международной арене побуждала Порфирия и Антонина ставить вопрос о пересмотре всей системы церковно-государственных отношений в Российской империи. Деятельность руководителей Русской духовной миссии и ряда видных иерархов, разделявших их идеи, способствовала созданию к началу ХХ в. условий для проведения в России церковных реформ.
Первое заседание завершилось докладом Андрея Юрьевича Андреева (МГУ) «Вопрос о Церкви в манифестах и манифестациях Священного союза».
После перерыва заседание продолжилось выступлением Федора Ильича Мелентьева (ГАРФ, ВШЭ) на тему «Император Александр III и митрополит Московский Филарет (Дроздов)». В нем шла речь о том, что митрополит Филарет (Дроздов) был одним из видных церковных деятелей XIX в. Заметной частью исследований, связанных с изучением его долгой жизни и многогранной деятельности, стали работы, в которых рассматриваются взаимоотношения святителя с членами императорской фамилии. Основные направления в изучении отношения августейших особ к одному из наиболее авторитетных архиереев XIX в. были заложены еще до революции, хотя понятно, что в условиях церковной и светской цензуры такие сюжеты не могли быть исследованы исчерпывающе. В современной историографии прослеживаются две противоположные тенденции. С одной стороны, взаимоотношения членов царского дома с московским архиереем представляются практически бесконфликтными и чуть ли не идиллическими. С другой стороны, более критичное отношение к источникам позволяет увидеть в том же сюжете не только соработничество светской и церковной власти, но и глубокие противоречия. Как бы то ни было, историю взаимоотношений иерарха с Александром I, Николаем I и Александром II в общих чертах можно назвать написанной. Между тем до сих пор практически не изучено его восприятие великим князем Александром Александровичем, будущим императором Александром III. В докладе, основанном на анализе архивных документов, были реконструированы встречи московского архиерея с великим князем Александром Александровичем, не отмеченные в фундаментальной «Летописи жизни и служения святителя Филарета (Дроздова), митрополита Московского», а также выдвинута гипотеза о причинах, по которым Александр II не поехал на похороны святителя и не пустил на них наследника престола.
Далее игумения Илариона (Феоктистова) (Константино-Еленевский монастырь, СПб) прочитала доклад на тему «Уставные начала организации жизни женских монастырей Синодального периода (на примере монастырей Санкт-Петербургской епархии)». В нем рассмотрены основные принципы жизнедеятельности женских монастырей в их проблематике и динамике за период Х1Х – начало ХХ века. В это время в существующих и новообразованных женских обителях появилось то, что воспринималось как новаторство, а именно: старчество, общежительный устав и социальная деятельность. Изменились типологические черты русского женского монашества, ставшего многочисленным, молодым, активным в духовном и социальном плане. В докладе рассмотрены уставные начала восьми женских монастырей, находившихся в синодальный период на территории современной Санкт-Петербургской епархии. Каждый из этих монастырей имеет свои особенности по таким направлениям, как основание монастыря и цепочка духовной преемственности, а также в отношении к общежительному уставу и видам социального служения (просвещения, благотворительности и миссионерства). В докладе сделан вывод о сложившемся к началу ХХ века внутреннем единстве уставных начал женских монастырей.
Следующим был доклад Арсения Владимировича Соколова (Эрмитаж, СПб) «Русские политические масоны начала ХХ века и Православная церковь». В докладе рассмотрен состав и идеологическая доктрина действовавших в России в 1906-1918 годах лож «Великого Востока Франции» и «Великого Востока народов России» и сделан вывод о том, что эти масонские ячейки являлись всего лишь одной из форм организации либерально-демократической оппозиции периода «Думской монархии». Никаких структурных или идейных связей с Православной церковью масонство не имело. Вместе с тем, поскольку в период Февраля-Октября 1917 года некоторые масоны заняли руководящие посты в органах государственной власти, они оказали существенное влияние на развитие церковно-государственных отношений в это время. В частности, данное влияние проявилось в поддержке, оказанной Временным правительством в вопросе организации и проведения Поместного Собора 1917-1918 годов, поскольку такая поддержка отражала личные устремления отдельных масонов и в целом соответствовала либеральной программе правительства.
Доклад Александра Вячеславовича Апанасенка (РОСИ, Курск) «Православие и советская идентичность: как соединялось несоединимое в отечественном социуме 1940-х – 1950-х гг.» был посвящен проблеме интеграции Русской православной церкви в социалистическую реальность 1940-х – 1950-х гг. Автор стремится показать, что «сталинский поворот» в сторону верующих 1943 г. простимулировал поиск последними путей к одновременному выполнению христианского и гражданского долга, а также предопределил попытки согласования православной и советской идентичности как со стороны церковной иерархии, так и мирян. С одной стороны, в докладе рассматривается содержание публикаций, воззваний и проповедей клириков, стремившихся обозначить наличие общих для Церкви и советской власти задач и ценностей, с другой – характеризуются практические действия православных приходов, включавшихся в «социалистическое строительство». Подчеркивается, что соответствующая деятельность была обусловлена требованиями исторического момента, но в то же время опиралась на древнюю традицию лояльности и послушания государственной власти, особенно укрепившуюся в синодальный период. В докладе также приводятся примеры своеобразного «двоеверия» советских граждан, участвовавших как в советских гражданских ритуалах, так и церковной жизни. При этом показывается, что, если для церковной иерархии и приходского актива приобретение «советскости» было вынужденной стратегией сохранения православной культуры, рядовые верующие зачастую не видели непреодолимого противоречия в понятиях «советский» и «православный». Нередко люди, приобщенные к православной культуре, но при этом обладавшие сформированной советской идентичностью, стремились пренебречь «идейными недоразумениями» и опереться на общие ценности христианства и коммунистической идеологии, подчеркивая своим участием в православных ритуалах и торжествах приверженность идеалам добра, справедливости, мира.
Далее прозвучал доклад Михаила Владимировича Дмитриева (МГУ) на тему «Об инновациях и традициях в религиозной культуре России накануне Петровских церковных реформ: пример святителя Димитрия Ростовского». Предметом выступления были инновации в религиозной культуре России и украинско-белорусских земель в конце XVII - начале XVIII вв., вопрос о которых ставится через обращение к тому, что источники и накопившиеся исследования позволяют сказать о свт. Димитрии Ростовском. Однако тексты, процессы и события, связываемые нами с именем святителя Димитрия Ростовского – тоже огромная по объему тема, поэтому мною выделяются лишь одно измерение в соответствующих материалах: «новое» и «старое» во взглядах свт. Димитрия на икону. Проблема, стоящая за этими вопросами связана, конечно же, с тем, что можно было бы (вслед за отцом Георгием Флоровским) называть «петербургским переворотом» в истории великорусской и западнорусской религиозной культуры. В эволюции историографического ландшафта, который сложился вокруг этой темы, заметны два противоположных, как кажется, вектора. С одной стороны, признается очевидным и бесспорным, что произошедшие перемены были радикальны и очень глубоки; во-вторых, существующие исследования отмечены тенденцией уходить от драматического и очень острого вопроса, в чем же именно эти перемены состояли, что было «приобретено» религиозной культурой Руси и России и что было «потеряно». Это противоречие присуще, насколько могу судить, и обильной историографии, посвященной свт. Димитрию. Взгляды свт. Димитрия Ростовского на иконопись показательны прежде всего тем, что проблематика трактуется без какого бы то ни было драматизма. «Икона же святая есть изображение Христа Спасителя нашего, Бога истиннаго, в подобии человечестем на земли с человеки пожившаго, или пречистыя Девы Богородицы, или коего святого угодника Божия, праведно и преподобно жизнь свою проводивша, и царствия небеснаго сподоблена, и со Ангелы ныне водворяющася» («Розыск»). Вопрос об отличии иконы от идола трактуется исключительно риторически, в том блестящем стиле барочного красноречия, какой свт. Димитрий унаследовал от польских авторов. Такой отстраненно спокойный подход к иконе очень заметно отличается о того, с какими напряжением, остротой и глубиной вопрос обсуждался в XVI в. Споры об иконописи в первой половине XVII не изучены; может быть, причина этого в том, что в Московской Руси вплоть до коллизий времени протопопа Аввакума таких споров и не было, а для богословской и религиозной мысли деятелей Киево-Могилянского круга сама проблематика иконы не представлялась существенно важной. В докладе сопоставляются высказывания свт. Димитрия об иконе с тем, что о ней писали в XVI в. преп. Иосиф Волоцкий, Зиновий Отенский и старец Артемий; с тем, как эта тема звучала в доступных на Руси византийских сочинениях. Обращение к теме «иконического» у свт. Димитрия и его предшественников в Московской Руси и украинско-белорусских землях показывает, что к концу XVII в. в религиозной культуре киевского круга была, видимо, утеряна связь с традициями византийского богословия в области обоснования и осмысления иконы.
Михаил Александрович Киселев (УрФУ, Екатеринбург) выступил с докладом на тему «Монархия и республика в проповедях Феофана (Прокоповича)». В период петровских реформ происходила важная трансформация русского политического языка, связанного с усвоением понятий о разных формах правления – демократии, аристократии и монархии. При этом одним из важнейших политических российских политических авторов, благодаря которому происходило такое усвоение, стал архиепископ Феофан (Прокопович). Он, прежде всего, известен в этой сфере трактатом «Правда воли монаршей» (1722). Однако его публичные проповеди по политическим поводам имели также весьма важное значение для развития нового политического языка. В «Слове похвальном в день рождества … Петра Петровича» (1716) главной политической общностью для Феофана (Прокоповича) оказывалось государство, правление которого могло иметь разные виды (чины), ключевыми из которых были демократия, аристократия и монархия. В то же время, делая отсылки к конкретным примерам из истории, а также политического устройства современных ему европейских государств, он использовал полонизм речь посполитая, то есть республика. Последняя как вид правления четко отграничивалась от монархии. В проповеди «в день воспоминания коронации» Анны Иоанновны (1734 г.) Феофан Прокопович фактически понятием республика объединил немонархические формы правления (демократия и аристократия) и затем противопоставил их монархии, которая единственная была определена как благонадежная. Доводы за монархию и против республики были в целом схожи с тем, о чем он говорил в 1716 г.: республика, будучи управляема коллективным органом, подвержена внутренним конфликтам и может долгое время стабильно существовать лишь в небольших по населению и территории государствах. При этом в 1734 г. он дополнительно указал на проблему необходимости для стабильности республики большого числа добродетельных людей во власти. В рамках его пессимистического видения человеческой природы, как движимой злыми страстями, наличие большого числа добродетельных людей было фактически невозможно. Раз так, то и с позиции лучшей управляемости, и с позиции моральных качеств народа лучшей формой правления для России оказывалась именно монархия.
Затем был заслушан доклад Павла Александровича Бушковича «Феофан Прокопович и Лютеранские консистории: Историографические наблюдения». В 1916 г. П. В. Верховской опубликовал 2-томное исследование об учреждении Духовной коллегии/Святейшешего Синода, которое до сих пор служит основой наших знаний об этом предмете. Верховской доказал, что Феофан Прокопович действительно составил текст Духовного Регламента, близко сотрудничая с самым Петром. Для историка самым важным было установить источники двух главнейших начал нового учреждения, подчинения церкви государству и его коллегиальной структуры. Он их нашел в протестантских (точнее лютеранских) учениях об отношении Церкви и государства и в Консисториях разных немецких земель. Ясно, что автор писал под впечатлением тогдашных дебатов о Синоде и возможности восстановления патриаршества. Одну сторону немецких Консисторий Верховской мимоходом упомянул, но не успел развивать нигде в книге. В немецких Консисториях большинство мест отдали светским чиновникам, в основном юристам, а меньшинство – духовным лицам, лютеранским пасторам. Обычно председатель был довольно крупной фигурой среди местных бюрократов и влиятельным человеком при дворе. Как известно, российский Синод по закону Петра состоял впервые исключительно из духовных лиц. Только через год император добавил должность Обер-прокурора, назначая на это место И. В. Болтина, драгунского полковника, совсем посредственного человека в армии и государственном аппарате. Историкам надо сделать некоторое дополнение к выводам Верховского, но даже при этом он остается крупным исследователем, незаслуженно забытым почти до нашего дня.
Далее был заслушан доклад Ольги Александровны Цапиной «Представления о синодальности, коллегиальности, соборности во второй половине семнадцатого – первой трети восемнадцатого веков».
Завершающим докладом секции было выступление Алексея Олеговича Крылова (ПСТГУ) на тему «Церковная реформа Петра I в истории православной интеллектуальной культуры». В XV в. православная интеллектуальная культура имела два полюса: интеллектуалов-гуманистов Византии и книжников Руси. Византийская интеллектуальная традиция в 1570-х гг. была продолжена греками-критянами, жившими под властью Венеции. Вслед за этим православная образованность начинает развиваться в Речи Посполитой при поддержке православных магнатов и братств. В 1630-х гг. в Киеве была создана Киево-могилянская коллегия – первое православное учреждение высшего образования, а греки-критяне закрепились в Молдавии. В конце 1640-1650-х гг. в Москве при содействии киевлян и греков-критян возник кружок ученого духовенства, связанный с Печатаным двором. Эти интеллектуалы пользовались покровительством царя и патриарха. Однако политическая борьба, начавшаяся с делом патриарха Никона и усилившаяся после смерти Алексея Михайловича, привела к тому, что к концу XVII в. в Москве почти не осталось интеллектуалов. В свою очередь греки-критяне утратили влияние после захвата Крита османами, их традиции были продолжены на Корфу, в Молдавии и Валахии. Киевское ученое монашество при поддержке русского царя смогло сохранить Киевскую коллегию, а в 1700-х гг. – восстановить Московскую академию. Тяготы Северной войны оказали негативное влияние на православную образованность в России. Церковная реформа Петра I дала мощный импульс развитию православной интеллектуальной культуры: «Духовный регламент» еп. Феофана Прокоповича выдвинул идеал православного интеллектуала, ориентированного на христианскую античность, а также законодательно закрепил связь образования, получения священного сана и занятия иерархических постов в Церкви. Развитие принципов Духовного регламента привело к развитию архиерейских школ в 1720-1730-е гг. и учреждению духовных семинарий после 1737 г.
